Дмитрий Савицкий о развитии независимой радиостанции на рынке крупных холдингов

Радиостанция "Серебряный Дождь" - уникальный проект для российского медиарынка: это независимый проект с дорогим в производстве контентом и лояльной стабильной аудиторией, который делает ставку на традиционное эфирное вещание в пору повальной "диджитализации", сохраняет независимость на поделенном между несколькими холдингами рынке и сам продает рекламу, не доверяя селлерам. Как развивается радиостанция в пору экономической нестабильности, Sostav.ru рассказал её гендиректор Дмитрий Савицкий.

- Добрый день. Вашей радиостанции недавно исполнилось 20 лет, поздравляю вас с этой датой.

- Спасибо.

- Вы «ударно» отпраздновали день рождения…

9 октября МТРК «Мир» отметила свое 29-летие.

Разговоры о том, что в ближайшем будущем не будет ни телевидения, ни радио, а только сплошной интернет, идут не первый год

На прошлой неделе блогер Илья Варламов объявил, что закрывает свой блог Zyalt ради нового проекта. Блог Варламова просуществовал девять лет и был самым посещаемым дневником на LiveJournal. Зачем нужны эти перемены? Каким будет новый проект? И почему спустя год со вступления в силу закона о блогерах он первым переформатирует свой дневник в полноценное СМИ? Илья Варламов ответил на вопросы Светланы Поворазнюк.

Что вы делаете?

Я перехожу от формата блога к формату СМИ. Вообще мой блог давно превратился в авторское СМИ. Я выполняю все роли членов редакции: я и автор, и редактор, и фотограф. Я сам беру интервью, сам записываю видео, сам пишу тексты и сам верстаю.

Теперь будет иначе?

Нет. Я по-прежнему планирую все это делать. Но у меня будет возможность периодически совершенно легально приглашать авторов, которые в чем-то разбираются лучше, чем я.

Разве сейчас над вашим блогом не работает целая команда авторов?

У меня есть так называемая редакция, которая мне помогает. Я могу попросить сверстать материал и опубликовать в нужное время, когда у меня нет физической возможности. Я могу попросить подготовить справки по каким-то вопросам. Еду, например, в какой-то город и говорю человеку: «Слушай, а выясни, что у них там с трамваями». Он мне пишет краткую справку. Когда у нас онлайн по какому-то событию, мне, безусловно, помогают. Но основную работу я выполняю сам.

Так что изменится?

У меня появился домен Varlamov.ru (домен второго уровня — прим. «Ленты.ру»). Движок остается LiveJournal. Немного изменится дизайн, добавятся рубрики и возможность работать с различными форматами материалов.

Ведь в ЖЖ нет градации по весу материала. Ты можешь написать какое-то коротенькое объявление, а можешь — текст всей своей жизни, но читатели блога разницы не заметят. Для них пост — всего лишь пост. Еще у LiveJournal нет, например, удобного инструментария для того, чтобы вести онлайны по актуальным событиям.

То есть вы полностью отказываетесь от Zyalt?

До сих пор я не мог заниматься раскруткой своего блога, потому что он был в домене LiveJournal. Я не хотел вкладывать деньги в Zyalt, поскольку он был не мой. Думаю, что у ЖЖ все будет хорошо, но я не могу исключать того, что, скажем, через пять лет господин Мамут (Александр Мамут, глава группы компаний Rambler&Co, которой принадлежит LiveJournal — прим. «Ленты.ру») не скажет: «Ой, достали меня эти блогеры, я с этими людьми в одном городе находиться не хочу». А потом позвонит кому-нибудь и велит: «Продайте уже этот ЖЖ. Лучше мы купим еще одно СМИ с приличными людьми». И все. Поэтому мне комфортнее вкладывать деньги в раскрутку своего домена. Если вдруг что-то случится, мои инвестиции не пропадут даром.

Чем ваше СМИ принципиально будет отличаться от блога? Вы ведь и раньше публиковали сторонних авторов в своем блоге.

Проблема с привлечением других авторов, скорее, идеологическая. К примеру, по понедельникам у меня есть рубрика Дмитрия Мартова, который для меня пишет про благотворительность. Но даже если ты указываешь авторство, аудитория не понимает, что это Дмитрий Мартов написал.

Понимаете, блог — это очень индивидуально. Что в известном смысле мешает развиваться, потому что есть материалы, которые я хочу покупать и ставить у себя, но в нынешнем формате я этого делать не могу, аудитория их просто не принимает. Новый формат расширяет границы.

Это авторское СМИ, где по-прежнему публикуются мои репортажи и озвучивается мое мнение. Это все тот же театр одного актера, но, помимо этого, я даю возможность людям, чье мнение считаю важным, высказаться. В то же время это не «Эхо Москвы», где дают спектр мнений. Никакого спектра у меня не будет. Это все тот же блог Варламова, и если там кто-то публикуется, я подписываюсь под каждым словом.

Кого будете публиковать?

Я пока не планирую сотрудничать с кем-то на постоянной основе, формировать блог за счет покупных статей, как это «Сноб» делает. Я по-прежнему намерен делать все это сам, но периодически приглашать авторов.

У любого СМИ есть редакционная политика. Будет ли она у вас?

У каждого есть своя цензура. Я, например, не пишу на религиозные темы, чтобы не оскорблять чувства верующих. Причем не писал я об этом еще до того, как верующие узнали, что у них есть права и что их можно оскорбить. Десять лет назад все делали, что хотели, и ничьи чувства не оскорблялись.

О чем все же будете писать?

Я пишу на те темы, которые кажутся мне важными.

Украина?

У себя в блоге я практически про нее не писал. Одно дело когда зарождался Майдан, и это было революцией довольно локальной, и было интересно, что творится у соседей, но когда все переросло в вооруженный конфликт, я от этого отошел.

В таких историях нет спроса на правду. Украинская сторона хочет видеть только свою точку зрения, другая сторона — свою. Заходить в эту битву и кричать «а сейчас я вам расскажу, что на самом деле!» у меня желания нет.

Но сможете ли вы создать настоящее медиа?

Наверное, то, чем я занимался последние девять лет, можно назвать журналистикой. Такой комнатной, непрофессиональной журналистикой. Профессиональным журналистом я себя, конечно, не считаю. У меня нет профильного образования, я даже грамотно писать не умею. Вот я занимаюсь фотографией и делаю это так, как мне нравится. Как только я где-то говорю, что я профессиональный фотограф, куча профессиональных фотографов начинают мне рассказывать, что у меня руки растут не из того места, и то не так, и это. Поэтому я ни на чью поляну не претендую.

Но мой блог — это мое личное СМИ. Причем более оперативное, чем некоторые традиционные. Когда я начинал, классические СМИ были такими неповоротливыми мамонтами. Мои репортажи выходили всегда быстрее всех. Во много благодаря тому, что я делал их один. Пока другие корреспонденты передавали информацию и фото в редакцию, пока бильд-редакторы все поставят, почешутся. Я же просто садился на лавочку с ноутбуком и через пять минут у меня уже был репортаж. СМИ на меня часто ссылались, потому что я был первым.

Этим и обусловлен успех блога: это самый оперативный источник об актуальных событиях в Москве. Сейчас я от этого отошел. Тем не менее иногда у меня в блоге появляется оперативной информации больше, чем у кого-бы то ни было.

Получается, тогда вы сыграли на недостатках СМИ.

Можно и так сказать. У меня было еще одно преимущество. Я делал большие фоторепортажи. Я выкладывал фотографии с короткими подписями, и оказалось, что людям это интересно. Ни одно СМИ на тот момент так не делало, потому что это дорого. Подписка на фотобазу агентств ограничена и по количеству, и по размерам фотографий.

Когда мы создавали «Ридус», мы сказали РИА Новости и Reuters: «Друзья, мы хотим, чтобы у нас было не три маленьких фотографии, а 100 больших. Что для этого нужно сделать?» Нам ответили, что у них даже нет такой подписки: хотите, покупайте либо 30 больших, либо сто маленьких. Сто больших — это невозможно, никто у нас такого еще не брал.

Агентский фотограф в этом плане — заложник формата. От него не требуют много снимков с мероприятия, ему нужно несколько максимально раскрывающих суть события: там и привязка к месту должна быть, и действие показано.

Я от этого не зависел. Я делал 50 фотографий с мероприятия. Тогда так никто не делал. Это сейчас тебе любой блогер дает десятки фотографий. А тогда это воспринималось по-другому, был такой эффект присутствия. Плюс легкий для потребления формат — фото и короткие подписи к ним.

Это было раньше. Сейчас что вы можете новаторского предложить?

Ну, пока моя задача расширить блог в LiveJournal до СМИ. Все, что я делал до этого, я делал потому, что мне это нравилось. Раз в год-два темы, о которых я пишу, меняются. Было время, когда я любил ходить по крышам и выкладывал красивые закаты-рассветы. Потом в какой-то момент я занялся уличным активизмом: снимал охранников, отстаивал свои права, спорил с ментами, как это сейчас делает «Стопхам». Потом я путешествовал по миру и выкладывал репортажи из каких-то экзотических стран. Сейчас езжу по России. Что будет дальше, не знаю. Как только мне перестанет все нравиться, эта история загнется и закроется, поскольку все это держится на мне. И хотя это и приносит хорошие деньги, это не основная моя работа. У меня нет цели заниматься этим, чтобы выжить, через «не хочу» я этого делать не буду. Сейчас мне интересно эту тему расширять до масштабов авторского СМИ.

Во что это выльется, я не знаю. Может быть, в полноценное СМИ, которым я не буду заниматься, а будут писать другие авторы. Может быть, это останется на уровне блога, но просто в другой обертке. А может быть, десять лет исполнится блогу и я скажу: «Все, мне это дело надоело». И выключу ноутбук. Хотя я не представляю, что произойдет, если я выключу ноутбук.

Вы говорите о том, что у ЖЖ есть недостатки, но вы не уходите оттуда. Почему?

ЖЖ — это универсальная площадка. Другой платформы, которая бы давала тебе безграничную свободу, нет. В ЖЖ ты можешь не только писать, что угодно, но и верстать, как тебе угодно. Кроме ЖЖ ни у кого нет таких возможностей. Концлагерь в виде Facebook и Twitter никуда не годится, когда ты даже не можешь оформить свой пост так, как ты хочешь.

Разговоры о том, что ЖЖ умирает, вызваны еще и тем, что людям этого слишком много. Они не хотят морочиться верстками, оформлением, им проще в Twitter написать или на Facebook. А блог — это серьезная работа. Для большинства людей то, что дает ЖЖ — много, а для меня мало.

Кроме того, это еще и меркантильная сторона. Во-первых, мне интересен трафик. В ЖЖ неплохие возможности по привлечению трафика. Его находят поисковики, свои старые посты я сам ищу через поисковики. Во-вторых, меня полностью устраивает нынешняя платформа, и я не могу изобретать велосипед с технической части, делать свой движок. Ну зачем, если он уже есть? Фактически я себе, как в Махачкале, делаю пристройку, летнюю веранду, причем легально. Застеклил себе балкон, сделал отдельный вход.

Или же аудитория не настолько вам верна, чтобы уйти за вами на другой ресурс?

Дело не в том, верная она или нет. Многие люди читают ЖЖ, необязательно меня, а вообще открывают ЖЖ почитать. Я сам иногда так делаю, и я не буду искать этих людей на другой площадке, на которую они ушли. Я покупаю «Огонек» и читаю там любимого автора. Но я не буду покупать другой журнал, в который он перешел. В этом плане ЖЖ как способ доставки контента для сложившейся аудитории, конечно, хорош. Зачем от него отказываться?

А нет планов в будущем отойти от интернет-СМИ? Уйти на ТВ, к примеру? Ведь есть некий традиционный путь блогера: он становится популярным в ЖЖ, его приглашают в телешоу, он превращается в медийную персону, затем ему дают свое шоу.

Дело в том, что не все территории пересекаются. Телевизионная аудитория не пересекается с «Живым журналом». Я как-то встретился с Малаховым, и он мне говорит: «О, вы на «Эхе Москвы», я регулярно вас слушаю». Да, «Эхо Москвы» регулярно перепечатывает мой блог, но люди, которые его там читают, вообще ничего обо мне не знают, кроме того, что я публикуюсь на их сайте.Они даже не подозревают, что есть какой-то ЖЖ Варламова. С ТВ история похожая. Многие, у кого огромная телевизионная аудитория, есть медийный вес и узнаваемость, приходят в Twitter и ничего не добиваются там. Их никто не читает, там другая аудитория, она не пересекается с телевизионной. В телевизор, наверное, можно ходить, но чтобы он принес узнаваемость, нужно сидеть там постоянно, чтобы твоя морда постоянно была на экране. Но я не хочу в телевизор, мне это не нужно. Я хочу говорить с аудиторией напрямую, через единую точку входа — мое СМИ .

LiveJournal сделал для вас исключение. У вас теперь есть возможность развивать свой бренд. В обмен на что? Вы будете делиться доходом с ЖЖ?

Да, мы будем делить доходы от рекламы. Но у меня теперь и больше рекламного инвентаря. Баннеры появятся, например.

Насколько больше планируете зарабатывать на новом проекте?

У меня четыре миллиона уникальных посетителей в месяц бывает. В более удачные месяцы до десяти миллионов доходит, например, когда был Майдан. Рекламный оборот за полгода составляет 8-10 миллионов. Сайты традиционных СМИ при таком же трафике зарабатывают в пять раз больше.

Вы первым регистрируете блог как СМИ. Нет опасений, что теперь вы столкнетесь с большей ответственностью и большими ограничениями, чем когда вы были просто блогером?

Я начал чувствовать ответственность за то, что я пишу, с момента, когда меня начало читать большое количество народа. В этом плане, я думаю, ничего коренным образом не поменяется.

Почему другие блогеры не переформатируют свои блоги в СМИ?

А кто им это позволит? Вести блог — серьезная работа. Esquire однажды вынес мою цитату в рубрику «Цитата дня». Я сказал, что вести блог сложнее, чем работать журналистом. Они, естественно, вырвали это из контекста. Все тут же дружно начали стебаться. Но это действительно сложнее. Я о себе говорю. В отличие от журналиста, ты все делаешь один. У тебя нет редактора, который тебе подскажет, нет поддержки, ты должен написать текст, сверстать, подумать, насколько это будет уместно, и пилюлей за это получать ты будешь сам. Главная проблема состоит в том, что у тебя нет возможности учиться. Когда ты в редакции, тебя окружают люди из профессии. Ты можешь брать пример, спросить совета, изучать ошибки. Кто-то может тебе сказать — твой текст дерьмо, так не пишут, а вот эту фотографию лучше не ставить. А мне даже и спросить-то некого.

Я уже говорил, что у меня нет журналистского образования, да я и не считаю, что после того как девять лет прозанимался этим, мне оно необходимо. Я уже все знаю. Путь, который журналист проходит за три года, я прошел за девять лет. Набил сам все эти шишки. Работа блогера, на мой взгляд, действительно труднее работы журналиста.

Людей, которые бы сталкивались с такими же проблемами в ЖЖ, как я, не знаю. Если когда-то такой человек появится, у него тоже будет возможность сделать свое СМИ.

Беседовала Светлана Поворазнюк
Лента
Фото: Митя Алешковский / ТАСС

Интервью члена Совета директоров газеты «Ведомости» Демьяна Кудрявцева в программе "Особое мнение" на радио "Эхо Москвы" с ведущей Оксаной Пашиной.

Об аннулировании российского гражданства, возможных преемниках Антона Носика в Рунете и запрете анонимайзеров «Фонтанка» поговорила с Демьяном Кудрявцевым – владельцем газеты «Ведомости», экс генеральным директором издательского дома «Коммерсантъ».

Гендиректор «Почты России» Дмитрий Страшнов рассказал РБК о том, как он пытается изменить имидж компании, за счет чего планирует увеличивать ее выручку и как «Почта» собирается выходить на банковский рынок.

​«Ситуация не патовая»

​— Вы работали в Electrolux, Phillips и Tele2. Все эти компании работают по понятным и прозрачным принципам. Долго вам пришлось адаптироваться к реалиям «Почты России»?

— В Tele2 я пришел из глобальных компаний со 100-летними корпоративными традициями. При этом сама Tele2 в тот момент была частной шведской компанией, для которой Россия была перспективным, но плохо освоенным рынком. Была поставлена задача консолидировать локальных операторов, что было связано с большим количеством региональных командировок и непростыми переговорами, в том числе​​ и с собственниками этих компаний. Так что понимание российской реальности у меня уже было. Но не буду лукавить: приход в «Почту России» стал еще более глубоким погружением.

Когда приезжаешь в регион, видишь совершенно иную картину, непохожую на ту, что видна из окна на Варшавке, 37 (адрес главного офиса «Почты России» — РБК). Это, конечно, другой менталитет, другая культура, которую десятилетиями подпитывали тезисом «Почта — это государство, государство — это Почта, поэтому, что бы ни случилось, все всегда получат свою зарплату». И если с первой частью этого тезиса я согласен, то вторая — канула в прошлое.

Для меня положение дел в каждом отдельно взятом регионе или даже почтовом отделении — это срез, который обнажает проблематику состояния «Почты России» в целом по стране.

— Вы во всех регионах уже побывали?

— Объехать все регионы за два с небольшим года невозможно, но я постарался посетить большинство ключевых филиалов. У меня есть пока еще нереализованная мечта — посетить самые крайние почтовые отделения в стране. На юге это — Дагестан, на западе — Балтийск, на севере — Земля Франца-Иосифа, куда можно добраться только в период навигации ледоколом, на востоке это — Берингов пролив, где также нет прямого сообщения. К сожалению, на это пока нет времени.  Я понимаю, что в России самый популярный метод управления — ручной: съездил, проверил, сделал выводы и решил. Но это неправильно. Невозможно контролировать напрямую 83 филиала. Чтобы принять ключевое бизнес-решение, необходим максимум информации, которую невозможно собрать в одиночку, даже после поездки в регион, поскольку это будет субъективное восприятие. Я стараюсь формировать объективную информационную картину, на основании которой и принимаю управленческие решения, в том числе кадровые. Для того чтобы, с одной стороны, проводить объективный мониторинг, а с другой — транслировать изменения на всю страну, в конце прошлого года мы сформировали 10 макрорегиональных центров и укомплектовали их хорошими профессиональными управленческими командами.

— Когда вы возглавили «Почту России», вы обновили костяк управленческой команды. Почему так сразу?

— Это было необходимо. После моего прихода практически вся предыдущая команда в течение нескольких недель написала заявления об увольнении. У кого-то это было эмоциональное решение, а кто-то понимал, что грядут серьезные изменения, в которых они не готовы работать. Это была сложная ситуация: приходилось хеджировать риски, которые возникали из-за ухода людей. Но уже к концу года команда была сформирована.

Сейчас перед нами стоит еще более глобальная задача — поменять менталитет основного производственного персонала. Сейчас на почте работает более 300 тыс. сотрудников, из которых порядка 30% — люди пенсионного и предпенсионного возраста.

Да, я зачастую ощущаю инертность со стороны сотрудников по отношению к изменениям, что нормально для компании такого масштаба и с такой тяжелой историей. Но ситуация не патовая — даже среди ветеранов-почтовиков часто встречаются люди, которые поддерживают изменения. Мы также рассчитываем на молодежь, которая приходит работать на почту, — ее свежее восприятие и незамыленный взгляд. Чтобы поменять отношение к клиентам во всех отделениях почтовой связи, нужно время. Этот процесс, скорее всего, займет не три и даже не пять лет.

«Почта России» в цифрах

350 тыс. сотрудников работают в 42 тыс. отделений «Почты России»

150 млн адресатов обслуживает компания

17 тыс. автомобилей есть у «Почты России»

По 131 железнодорожному маршруту развозится почта

2,8 млн км - протяженность магистральных и внутриузловых почтовых маршрутов

2,5 млрд писем и 140 млн посылок в год доставляется «Почтой России»

1 млрд экземпляров печатных подписных изданий для 20 млн подписчиков по всей стране доставляет компания

3,5 трлн руб. денежных переводов, пенсий и платежей проходит через «Почту России»

— В «Почте России» есть практика, когда управленцы стажируются в отделениях — работают почтальонами или операторами. Вы уже получили такой опыт?

— Эта практика существовала еще до моего прихода. Все новые сотрудники аппарата управления — начиная от моих заместителей и заканчивая младшими бухгалтерами — в обязательном порядке такую стажировку либо уже прошли, либо как раз проходят. Я сам собираюсь после питерского форума (ПМЭФ — РБК) поработать пару дней в почтовом отделении, пройти по маршруту почтальоном. Ведь когда мы меняем процессы, нужно понимать, что именно мы меняем. Это очень полезная практика: во-первых, после того как сам все потрогаешь руками, проще разговаривать с людьми, во-вторых, становятся видны узкие места, которые иногда расшиваются за счет очень простых решений.

Приведу простой пример: сложить быстро самому коробку для отправки почтового отправления, которые сейчас продаются на почте, нереально. Даже если у вас хорошее пространственное мышление. Поэтому на почте есть тарифицируемая услуга по складыванию почтовой коробки для клиента. На мой взгляд, это нонсенс, поскольку отнимает время у оператора, раздражает клиента и становится одной из причин очереди. Мы разработали новую почтовую коробку, она складывается за несколько секунд одним движением руки. Такие простые решения, которые экономят время и почтового служащего, и посетителя, необходимы, поскольку благодаря им можно снизить контакт клиента и оператора до одной минуты. Именно такие решения мы будем тестировать в пилотных отделениях будущего, которые уже в этом году появятся в Москве, Петербурге и городах-миллионниках.

— Очереди в отделениях, грубость персонала, посылки и письма до адресата идут по сто лет, часть из них и вовсе теряется — таково устоявшееся представление о «Почте России». Как будете его менять?

— Как раз в этом направлении мы и работаем. В 2014 году мы смогли повысить качество услуг — число жалоб, поступающих по всем каналам, в том числе и онлайн (который раньше не был задействован), снизилось на 33%, до 640 тыс. Мы также значительно подтянули сроки доставки письменной корреспонденции. Согласно последним данным Роскомнадзора, показатели улучшились в несколько раз по сравнению с 2013 годом. Что касается посылок, то сейчас мы доставляем их в среднем за 7–10 дней по Центральной России и за 15–20 дней по стране. Для сравнения: в 2011—2012 годах речь шла о полутора-двух месяцах.

Конечно, мы понимаем, что это не предел и еще есть много над чем работать. Сейчас основное внимание мы начинаем уделять качеству обслуживания на «последней миле», в почтовых отделениях. В пилотных проектах мы будем тестировать новую продуктовую линейку, новые форматы. К ним относятся: зона круглосуточного обслуживания, электронные очереди, выделенные окна под конкретные типы услуг, новая упаковка посылок, розница в формате самообслуживания. Задача — отточить новые алгоритмы работы. Речь про кардинальное изменение всего процесса и технологии взаимодействия с клиентами.

«Сотрудники получали премии за пройденный километраж»

— «Почта России», как и все предприятия, в кризис стремится сократить затраты. На чем экономите?

— Для госкомпаний кризис — это дополнительный стимул стать более эффективными. Но для «Почты» сейчас, вне зависимости от общей ситуации, повышение эффективности — задача номер один.

Когда мы проанализировали структуру затрат, то обнаружили, например, целый пласт компаний-посредников, в буквальном смысле паразитировавших на предприятии. Один только отказ от услуг подобных «партнеров» дал существенную экономию. Мы заключили прямые договоры и с авто-, и с авиаперевозчиками. Мы также перешли на централизованную систему закупок и корпоративного управления ликвидностью и контроля исполнения платежей. Оптимизировали затраты на расходные материалы, а также провели централизацию структурных подразделений. Всего по итогам 2014 года нам удалось сократить затраты на 6%.

Мы хотим создать эффективную и современную «Почту», которая приносит доход акционеру — государству, а не отдельным частным лицам. Да, наши действия не нравятся компаниям, сотрудничество с которыми прекращается, а смена управленческой парадигмы вызывает недовольство у отдельно взятых сотрудников. И критика «Почты» в публичном пространстве нередко связана именно с этим.

— Параллельно с оптимизацией бизнес-процессов вы повысили зарплаты сотрудникам. Как это сочетается между собой?

— Как я уже отметил, общие расходы на персонал в 2014 году увеличились на 13%. Когда в начале 2014 года мы принимали решение о повышении заработной платы, мы в определенной степени рисковали, потому что эти деньги надо было еще заработать. Нам это удалось. Мы по-прежнему нацелены на дальнейшее повышение заработных плат, однако чтобы этого достичь, нужно сделать «Почту» конкурентной в прибыльных сегментах — в частности, в сегменте финансовых услуг и базовых банковских продуктов.

— Сотрудники «Почты России» публично жаловались, что одновременно с повышением зарплат вы урезаете премиальную часть, поэтому рост доходов якобы мнимый.

— Раньше к окладам, которые являются базовой частью заработной платы сотрудников, прибавляли большое количество всевозможных надбавок — сетевых, месячных, полумесячных, недельных, за лояльность и т. д. При этом речь не идет о сдельной оплате труда. В итоге никто точно не мог посчитать и объяснить, за счет каких достижений выплачивались эти так называемые «премиальные». Все считалось «на коленке», единой системы контроля не было. Например, премии могли получать не за количество разнесенных по адресам писем и газет, а за пройденный километраж, который сотрудник проставлял себе сам.

Поэтому, когда в 2014 году мы подняли официально окладную часть, мы также сформулировали четкие KPI, которые необходимо выполнять каждому сотруднику, чтобы получить премию. По факту в 2014 году затраты на персонал выросли на 10,5 млрд руб. А людей удивляло то, что для получения бонуса нужно выполнить поставленные задачи

— А выполнение каких KPI стоит перед вами? Какие задачи вы ставите перед своей командой на 2015 год?

— Система показателей эффективности привязана к каждому конкретному направлению. Но если говорить в целом, то наша основная задача в 2015 году — выполнить бюджет, а это означает, что выручка должна быть не меньше, чем в предыдущем году, а чистая прибыль не должна уйти в минус. Если в 2014 году мы доказали, что почта может быть эффективной и прибыльной, то задача 2015 года, несмотря на сложную экономическую ситуацию, — зафиксировать этот результат. При этом необходимо принимать во внимание, что если в первом полугодии 2014 года мы еще получали остатки государственных дотаций за предыдущий 2013 год, то в 2015 году эта цифра будет равна нулю.

Это будет еще одним подтверждением того, что «Почта России» способна стать самоокупаемой даже в условиях кризиса и отсутствия финансовых вливаний со стороны государства. Но для того чтобы «Почта» могла приносить государству прибыль, необходимо развиваться и высвобождать внутренние ресурсы финансирования реформы, использование которых сейчас ограничено, в том числе архаичной юридически-правовой формой ФГУП. Принятие законов о почтовой связи и особенностях акционирования «Почты России» необходимо для того, чтобы мы могли реализовать одобренную правительством страны стратегию развития. Без них она становится невыполнимой.

«Мы не просим эти деньги у государства, а готовы их заработать самостоятельно»

— Когда вы ожидаете принятия законодательных решений? Что это может дать «Почте»?

— Есть опасения, что в весеннюю сессию Госдумы закон о почтовой связи принят не будет. При грамотной и правильной работе осенью можно провести оба законопроекта, тем более они взаимосвязаны. При первом чтении закон о почтовой связи вызвал много нареканий, ко второму и третьему он должен быть доработан — внесено более 700 поправок. При этом, если принять отдельно закон об акционировании без грамотного закона о почтовой связи, то через 3–5 лет «Почта» перестанет существовать в том виде, в котором она есть: не будет единой «Почты» как организации, она будет разделена на два блока — прибыльная часть будет приватизирована, а дотационная останется в государстве. Но мы считаем, что это убьет почту как государственный институт.

Национальная государственная почта всегда будет выполнять свои социальные функции — оказание универсальной услуги связи, доставка периодических печатных изданий по всей стране, выплата пенсий и пособий. Если государство ставит перед почтой задачу оказывать эти услуги по льготным тарифам ниже себестоимости, то почтовому оператору необходим понятный и прозрачный компенсационный механизм. Существуют два варианта реализации такого механизма. Первый вариант — это финансовые компенсации от государства, что в текущей экономической ситуации было бы неправильным. Второй вариант — предоставление почте защищенного сегмента, например на доставку уведомлений от государственных органов населению, как это происходит во многих странах.

Форма акционерного общества также дает возможность развивать финансовые услуги, получая от них необходимый для содержания и развития сети доход. Акционирование также позволяет оптимизировать сеть почтовых отделений за счет выдачи франшиз, увеличив количество точек, где население сможет получить универсальные почтовые услуги. Еще один колоссальный ресурс, который высвобождается при акционировании, — это эффективное управление имущественным блоком.

— Если акционирование не состоится, вы останетесь руководителем «Почты России»?

— Я буду работать до того момента, пока буду чувствовать, что от моей работы есть польза. В любом случае и при любом сценарии то, что мы делаем сейчас, — это подготовка «Почты» к акционированию. Для государства как собственника важно иметь прозрачный, эффективно работающий и приносящий доход актив. Мы к этому стремимся и, я уверен, мы этого добьемся. Пока же мы в ситуации тех людей, которые оттачивают технику прыжков с вышки, а бассейн при этом пустой. Но бесконечно находиться в таком состоянии невозможно.

— Вы говорите, что в определенный момент для дальнейшего развития потребуются инвестиции. Сколько их нужно и каковы источники финансирования?

— Согласно стратегии развития «Почты России» — около 130 млрд руб. до 2018 года. Как я уже не раз говорил, мы не просим эти деньги у государства, а готовы их заработать самостоятельно. Основных источников два — доход от финансовых услуг и эффективное управление имущественным блоком, который сейчас является зачастую обременением, требующим инвестиций в поддержание его в рабочем состоянии и не приносящим ту прибыль, которую он мог бы приносить.

Обладая широкой филиальной сетью, «Почта России» может стать проводником базовых банковских услуг в отдаленные регионы страны. Почтовые банки в Японии, Италии, Франции зачастую приносят более 80% прибыли национальным почтовым операторам. Появление в России почтового банка не только приближает нас к «бескэшевому» обществу, но это еще и возможность заставить работать на экономику страны те деньги, которые хранятся у населения в кубышках просто потому, что у людей нет доступа к получению банковских услуг там, где они живут.

Если же говорить об эффективном управлении имущественным блоком, то здесь, помимо успешной модели Почты Германии, которая финансировала модернизацию своей инфраструктуры за счет продажи непрофильных объектов недвижимости через публичные аукционы, может быть интересен опыт Японии. Вместе с соинвесторами Почта Японии, сохраняя исторический облик почтовых отделений в центрах городов, получает серьезный доход от сдачи в аренду современных торговых и деловых центров, построенных вокруг этих исторических зданий.

— На какую компанию вы ориентируетесь, создавая идеальную «Почту России»?

— Знаете, несмотря на то, что Россия, безусловно, особенная страна, изобретение велосипеда — не самое продуктивное занятие. Если в Германии государство, приняв решение о реформировании национального почтового оператора, предоставило ему 18-летнюю монополию на внутреннем рынке, чтобы сделать немецкую почту великой, то в России антимонопольное законодательство в почтовой отрасли довольно далеко ушло в своем развитии относительно рынка.

У нас считается, что если «Почта России» — это естественная монополия, то с ней нужно бороться. При этом никто не обращает внимания на то, что «Почта» осталась монополистом только в убыточных сегментах рынка, а в прибыльных — стремительно потеряла свою долю в течение последних десяти лет.

Иногда доходит до абсурда. Приведу пример. В регионе Х разыгрывается конкурс на доставку уведомлений от государственных органов населению. При этом в конкурсной документации заранее прописывается, что принять участие в нем могут только компании мелкого и среднего бизнеса. Как правило, такие конкурсы выигрываются небольшими операторами, аффилированными с организаторами самого конкурса. Они и осуществляют доставку уведомлений внутри городов региона, что прибыльно, а «остатки» скидывают «Почте», которая развозит их по деревням, где на тысячу километров всего пять отправлений. Это убыточно, но отказаться мы не можем. К сожалению, это один из примеров нашей российской специфики.

«Мы хотим построить сберкассу 1970-х годов с современным сервисом и продуктами»

— Если на законодательном уровне все сложится в пользу «Почты России», в каких сегментах планируете зарабатывать?

— Направлений развития несколько. Первое — сегмент массовой адресной рассылки. В России на одного человека приходится в среднем полтора таких сообщения в год, в западных странах — 86 писем, то есть в 57 раз больше. Перспективы можете оценить сами. Далее сегмент G2 °C — корреспонденции от государственных органов частным лицам. Электронная почтовая система в симбиозе с гибридной почтой позволит госорганам сократить расходы на рассылку уведомлений, а граждане смогут получать юридически значимые письма в режиме онлайн. Но, конечно же, одним из самых перспективных сегментов остаются финансовые услуги.  В финансовой сфере у вас есть сильный противник — Сбербанк.  Я считаю, что Сбербанк — выдающийся проект талантливого менеджмента. Но это классический банк, который сегодня зарабатывает во всех сегментах, включая корпоративный. Мы же хотим построить достаточно «легкий» банк: в хорошем смысле слова — сберкассу 1970-х годов, но с современными банковскими продуктами и современным уровнем сервиса. Несмотря на то, что идет постепенное перетекание аудитории в онлайн, наличие такой сети, которая есть у «Почты России», будет востребовано еще 15–20 лет. Первичная продажа банковских услуг все равно происходит в офлайне. Особенно это актуально для сельской местности.

У нас нет задачи ворваться на рынок кредитования, чтобы потом, в случае дефолта, бежать и просить денег у государства. Для кредитования населения нужны более серьезные инвестиции в инфраструктуру и более высокий уровень экспертизы. Но для того, чтобы оказывать базовые банковские услуги — открывать счета, выпускать пластиковые карты и принимать платежи и переводы — у «Почты» есть более 200 лет опыта оказания финансовых услуг населению. Через «Почту» проходит объем в 3,5 трлн руб. Поэтому говорить о том, что у нас недостаточно компетенций, — смешно.

— И все же опасения Сбербанка небеспочвенны: вы хотите выйти на банковский рынок с сетью в 42 тыс. филиалов. Сегодня у всех банков вместе взятых порядка 39 тыс. отделений.

— Безусловно, появление государственного финансового института, обладающего такой сеткой отделений, повлияет на расстановку сил в розничном сегменте. Пересечения, безусловно, будут, и конкуренция тоже. Но они будут в городах, где роль почтового банка будет нишевой. Для большинства населения в сельской местности мы можем стать первым банком, где каждый житель России в 16 лет сможет открыть счет и научиться работать с «пластиком».

— В последнее время вы предлагаете целый ряд решений и сервисов для интернет-продавцов. У «Почты России» есть амбиции стать российским Amazon?

— Мы сейчас тестируем площадку по интернет-заказам вместе с партнерами. Перед новогодними праздниками за месяц мы получили 200 тыс. заказов — это очень хороший результат. Мы не хотим быть ни eBay, ни Amazon. Они уже есть, и наша задача, чтобы и eBay, и Amazon пользовались нашими услугами. У нас будет портал-агрегатор по электронной коммерции, на котором смогут размещаться компании и продвигать свой товар. Пользователи будут делать заказы, а мы будем принимать заявки и доставлять покупку в ближайшее отделение связи. В первую очередь такая площадка нужна российским компаниям и частным предпринимателям, которые хотят развивать электронную торговлю. Я сам с удовольствием заказывал бы из Липецкой области, например, мед.

— В прошлые годы интернет-магазины много натерпелись с вашей доставкой. Как вы возвращаете доверие продавцов? Или расчет на то, что у интернет-магазинов зачастую нет альтернативных вариантов?

— В сегменте электронной торговли 2015 год для нас переломный. Понятно, что объемы у компаний, которые занимаются торговлей, несколько снизились. И для них сейчас качественная и дешевая доставка как никогда актуальна. Наши продукты стали конкурентны и по цене, и по качеству. Например, мы впервые прописываем в договорах конкретные сроки доставки, при несоблюдении которых мы готовы платить. Такого никогда не было. Мы начинаем отвечать деньгами за собственные обещания.

— Вы пытаетесь изменить не только бизнес-процессы, но и, по сути, поменять отношение людей к «Почте России». Прошлый ребрендинг, за который, правда, вас ругали, был в 2008 году. Сейчас планируете нечто подобное?

— Изменение имиджа, безусловно, необходимо, и мы это понимаем. Но наша задача поменять его не на год-два, а кардинальным образом. Можно провести бесконечное количество рекламных кампаний, но когда клиенты придут в отделение и опять увидят очередь, то вы получите только обратный эффект.

Поэтому мы второй год занимаемся только рыночными исследованиями и прикладными вещами, которые можно распространить на сеть и которые дадут реальные изменения. На этот год у нас запланированы 26 «пилотов» — отделений нового типа, о которых я уже говорил. Процесс идет непросто, потому что каждое отделение «Почты России» уникально — как по метражу, так и по планировке. Но думаю, со второй половины 2016 года мы начнем тиражировать обкатанные в них решения по всей стране.

— Вы внедряете новые технологии в отделениях, недавно выпустили мобильное приложение, осенью планируется запуск нового сайта. Пытаетесь омолодить вашу целевую аудиторию?

— Мы проанализировали данные и с удивлением обнаружили, как изменилась аудитория «Почты России» с точки зрения уровня образования и дохода, с точки зрения возраста и социального статуса. За последние три года — с 2011 по 2014 годы — количество наших клиентов в возрасте от 20 до 35 лет выросло на 11%, число людей с высшим образованием увеличилось на 7%, с высоким уровнем доходов — на 5%. Нашим мобильным приложением всего за один год работы начали пользоваться более 1,5 млн человек.

— Друзья и знакомые часто обращаются к вам с вопросом «где моя посылка»? ​

— Раньше спрашивали, и таких звоночков было много. Но за последний год таких обращений стало сильно меньше. Я надеюсь, что это объективно. Опять же, мы только начали реально реформировать почту: подтянули магистраль, логистику, начинаем менять процессы в отделениях. Надеюсь, что наши потребители стали чувствовать реальные изменения. Но радикально отношение к нам поменяется тогда, когда исчезнут очереди в отделениях, а поход на почту станет приносить позитивные эмоции.

Полина Русяева, Виталий Акимов

РБК

В большом интервью генеральный продюсер Первого канала Константин Львович Энрст рассказал о перспективах российского телевидения во время кризиса, о своей непростой работе во время Олимпийских игр в Сочи и о своей позиции в отношении Украины и событий, которые там происходят. Интервью проходило в рамках специального проекта ТАСС "Первые лица".

─ Продолжаете принимать поздравления по случаю двадцатилетия канала, Константин Львович?

─ Да вроде бы все, кто хотел, уже высказались. У меня сдержанное отношение к подобным календарным датам. Даже по формальным признакам. Настоящий юбилей кратен 25.
─ Значит, это были предварительные итоги. Кризис не слишком помешал их подведению?

─ Он ведь коснулся не только нас. Мы все живем в одном времени, кто-то ближе к эпицентру, кто-то ─ дальше. У центровых недостаток: волна плотнее и бьет сильнее. Зато видишь раньше, дальше и глубже. СМИ вообще и телевидение, в частности, ощущают приближение проблем раньше, чем министерство финансов. Торможение, а потом и снижение объемов рекламы начинается месяцев за 7-8 до реального кризиса. Происходит это вазомоторно. У компаний идет падение по ритейлу, и они урезают бюджеты на рекламу в СМИ. Уже прошлой весной мы полномасштабно готовились к неизбежному, в апреле 2014-го завершив первый раунд встреч и переговоров о снижении затрат на контент. Еще до конца того года сократили штат сотрудников на десять процентов. Сейчас минимизируем все виды расходов, лишь бы не трогать больше людей.

─ Как все отразилось на качестве того, что идет в эфир?

─ Пока практически не ударило. Так устроено телевидение, что сначала затраты и вложения, а потом продукт. Пока показываем сериалы, профинансированные год-два назад. По-настоящему накроет во второй половине 2016-го и позже.

─ А по программам?

─ Это случится раньше. Уже ближайшей осенью. В январе реклама на канале упала на 37% по сравнению с тем же месяцем 2014-го. Сейчас ситуация как-то стабилизируется, но на цифрах, которые нас совсем не радуют. И наши рекламщики ничего не могут сказать о перспективах на второе полугодие. При этом я не говорю об изменившемся курсе доллара и евро, речь о падении в рублях. Добавьте существенно изменившуюся кредитную ставку. Раньше каналы брали короткие кредиты и отдавали производителям сериалов, чтобы те могли снимать, поскольку деньги за рекламу приходят не слишком равномерно. При такой высокой ставке о кредитах надо забыть. В итоге у меня тридцать готовых к запуску проектов ─ с проведенными кастингами, с собранными съемочными группами, но я не даю людям отмашку, поскольку не вижу перед собой графика, по которому мог бы всех равномерно финансировать. Едва цикл нарушается, растут расходы. Голливудские картины, как известно, стоят дорого, но снимаются быстро. Каждый потерянный день обходится в огромную сумму. В кинопроизводстве крайне важны равномерность и четкость финансирования. Подписывают актеров, большинство из которых заняты в театрах, составляют точные графики аренды техники, павильонов, прочих объектов. Люди запускаются, им надо выдерживать ежедневную выработку. Если у тебя сериал, и ты не снимаешь двенадцать минут полезного материала за смену, бюджет трещит по швам…

Уже ясно, что кризис года на два. Минимум. До конца текущего года телезрители не заметят ухудшения качества. Мы продолжим показывать сериалы, снятые еще в "жирные" годы, а что программы будут чуть попроще, так ведь не настолько, чтобы это сильно бросалось в глаза.

─ Публика не перетечет к соседям по эфиру?

─ В большом кризисе все опускаются примерно одинаково. Телевидение станет беднее, но смотреть его не прекратят, скорее, наоборот – у людей меньше вариантов, как провести свободное время. Они реже ходят в магазины, театры, рестораны и на концерты, больше сидят дома. Нет, позиции ТВ останутся крепкими ─ даже с учетом, что это будет не так дорого и шикарно. Почти наверняка аудитория основных телеканалов вырастет. Другое дело, что это трудно капитализировать, пунктов рейтинга может быть больше, чем предложений по рекламе, но мы ведь не только ради выручки работаем.

─ На вашей памяти, случались схожие по глубине спады?
─ Был 2008 год. А в 98-м на Первом канале, который еще назывался ОРТ, людям несколько месяцев не платили зарплату, все работали под честное слово. Мы перемонтировали и показывали сериалы "Тени исчезают в полдень" и "Вечный зов". Голь на выдумки хитра! Рынок телерекламы схлопнулся тогда до ста миллионов долларов на все российское телевидение, упал в семь раз. Сравните с почти пятью миллиардами долларов, которые все каналы собирали в последние годы. Есть разница, согласитесь.

─ А если кредиторы потребуют сейчас от Первого счета к оплате? Сумма-то набежала приличная: сторонним производителям контента по итогам 2014-го вы должны уже около семи миллиардов рублей, а год назад было шесть миллиардов с копейками.

─ Мы в диалоге с нашими производителями. Приходится ужиматься, дисконтировать цены в контрактах. Ради сохранения бизнеса многие сокращаются до полного отсутствия прибыли. У нас хорошая закалка, а сложный период лучше пережить сообща. Вместе упадем, вместе поднимемся.

─ Кстати, давно хотел спросить: а кто гоняется-то за вами? На Первом канале который год кряду звучит рефреном: нас не догонят. Вот и Олимпиаду в Сочи открывали этой песней.

─ Этот слоган из нашего осознанного хулиганства давно стал брендом. А на церемонии открытия Игр мы выбрали его в качестве здоровой провокации, чтобы сбить излишний пафос. Но в результате как в воду глядели: никто нас так и не догнал.

Жизнь вообще ─ своеобразная форма забега. Двигаться надо. Желательно ─ вперед. А если уж побежал, то руководствуйся принципом "нас не догонят".

─ Слышал, ваш, Константин Львович, гонорар за участие в подготовке Олимпиады составил рубль?
─ Это так. Но это и не была работа в чистом виде. Глупо полагать, что твое объяснение в любви должно быть оплачено.

─ Вернемся к забегам. На ваш взгляд, в ту ли сторону бежали мы весь последний год?

─ Олимпиада на эмоциональном уровне сообщила миру: Россия возвращает себе статус великой державы. И дело не только в количестве завоеванных золотых медалей. Я благосклонно отношусь к конспирологии и не могу не отметить, что острая фаза противостояния на Майдане в Киеве удивительным образом совпала с пиком Игр в Сочи.

─ А в итоге Россия оказалась заложницей событий на Украине?

─ Знаете, есть вызовы, от которых нельзя уклониться, в противном случае надо сразу поднимать руки и капитулировать. У России нет к этому исторической склонности.

─ Вопрос не только про страну, но и конкретно про вас, Константин Львович.

─ Хотите услышать, сожалею ли, что внешнеполитические события, произошедшие во время Олимпиады и после нее, не дали до конца насладиться триумфальным шлейфом Игр? Покривлю душой, если скажу, что нет.

Могла ли Россия в сложившихся обстоятельствах поступить по-другому? Уверен, не могла.

Понимаете, это проблема экзистенциальная. Надо признать: мы живем в эпоху пертурбаций. Правила двадцатого века закончились, старые модели отношений между странами ─ политические, экономические ─ поистрепались, а новые еще не прописаны. Нужно садиться и договариваться. Все происходит на наших глазах. Безусловно, лучше наблюдать за происходящим со стороны, из отдаления, но тут уж выбирать не приходится. Бог решает, когда и кому родиться.
─ Пока же Украина запретила вам въезд на свою территорию, объявив, по сути, врагом государства…

─ Случившееся меня расстраивает, хотя не слишком удивляет. Я люблю Украину, особенно Киев, и очень не люблю нынешние киевские власти…. Но при таком нарушении всех моральных и энергетических балансов долго они продержаться не могут. Люди не готовы жить в подобном мороке продолжительное время. Даже если сейчас им еще так не кажется. Любой человек внутренне стремится к стабильности существования, а у этой власти, чтобы удержаться, есть единственный способ ─ продолжение военных действий. Но вариант этот коротко живущий. Да и вовсе не вариант.

─ Судя по тому, что показывает и рассказывает телевидение по обе стороны баррикад, до мира еще далеко. Люди ведь смотрят… Насколько вырос удельный вес программ о политике в эфире Первого канала?

─ Новостной объем увеличился процентов на тридцать, по общественно-политическому вещанию ─ больше. Раза в два. Телевидение отвечает на запросы. Если какая-то тема становится главной, мы должны говорить о ней.
─ Вам настоятельно посоветовали уделять Украине больше внимания?

─ Нет, это абсолютно инициатива канала. Люди боятся неизвестности, хотят понять, что происходит в мире и у ближайших соседей. Идущая в дневном эфире программа "Время покажет", в которой часто затрагивается украинская тема, имеет рекордные рейтинги для своего тайм-слота. В нервной ситуации надо проговаривать сложные вопросы, объяснять их, снимая фантомные страхи.

─ Неурочными звонками вас часто будят по ночам?

─ Обычно это связано с крупным ЧП или громким преступлением. Когда нашего оператора Толю Кляна убили в Донбассе. Когда застрелили Бориса Немцова. С пожаром в Новодевичьем монастыре наоборот ─ я звонил, поскольку узнал первым, случайно проезжал мимо, когда все только загорелось. Наши оперативно прислали тарелку, сделали прямое включение.

Автор проекта Андрей Ванденко

ТАСС

Светлана Сорокина — одна из лучших информационных ведущих 1990-х, трижды лауреат премии ТЭФИ, теперь — преподаватель, автор и ведущая программ «В круге света» на радиостанции «Эхо Москвы» и «Сорокина» на телеканале «Дождь». Для проекта «Телезвезды» специальный корреспондент «Медузы» Катерина Гордеева поговорила со Светланой Сорокиной о том, как она попала на телевидение из озеленителей, о пацифистских новостях во время первой чеченской кампании и о том, как в последние дни НТВ она умоляла Германа Грефа прийти в студию.

Президент факультета журналистики МГУ Ясен Засурский более 40 лет, до 2007 года, работал его деканом. Он и сегодня продолжает преподавать на журфаке. В интервью Ясен Засурский признает, что российская журналистика снова стала пропагандой, чем была в советские времена. По его мнению, рано хоронить бумажные газеты и не стоит переоценивать социальные сети. Президент МГУ, по его собственному выражению, не оторванный от реальности идеалист в профессии, а просто преподает то, "какой должна быть журналистика". Для Ясена Засурского люди, решившие заниматься журналистикой, априори интересные, даже если они, закончив быть "старательными студентами", игнорируют профессиональные стандарты.

— Ясен Николаевич, главный вопрос, который интересует тысячи ваших выпускников: как вы себя чувствуете?

— Мое здоровье, в общем, неплохо. Я пытаюсь ходить. Надеюсь, что до конца этого года я эту проблему решу и буду ходить. Я сделаю все, чтобы встретить Новый год на ногах. Я вообще-то могу встать… (привстает с кресла) и дальше так действовать (поднимается еще выше). Но нужно больше практики. Я надеюсь, что все будет хорошо. Чувствую я себя нормально.

— Вы бываете на журфаке? Преподаете?

— Бываю практически каждую неделю. Иногда даже по два раза. На этой неделе был два раза.

— Что вы читаете на факультете сейчас?

— Я сейчас начинаю читать курс по истории зарубежной журналистики. Этот курс у меня всегда был. И второй курс — это "Медиасистемы". Это коллективный курс, его читают еще Елена Леонидовна Вартанова (декан факультета журналистики. — Прим. Ред.) и Михаил Игоревич Макеенко. Я буду третьим. В России ведь принято все на троих делить. Почитаю лекции. Кроме того, меня просили студенты почитать про современные зарубежные СМИ. Не могу им отказать. Но надо признать, что сейчас в Москве стало гораздо сложнее с зарубежной прессой. По-моему, нигде сейчас в городе не продают даже The Economist. А это, кстати, очень полезное издание. Там всегда есть определенная точка зрения, но всегда есть и альтернативное мнение. Стандарты, понимаете ли. The Economist — это даже не двухсторонняя аргументация, а трехсторонняя. По этому изданию можно следить за логикой развития мировой политики и журналистики. Чем я и занимался до последнего времени, когда выписывал его. Но вот сейчас выписать не смог: издание сказало, что им стало сложно работать в рублевой зоне и организовывать подписку в этой зоне они больше не могут. Сейчас я больше BBC слушаю. Хотя радио BBC уже не то, что прежде. Еще недавно, когда я был деканом факультета, интересных аналитических материалов на BBC было больше.

— Вы помните, как вы перестали быть деканом журфака в 2007-м? Болезненно покидали пост? Чем для вас это было?

— Для меня это было, во-первых, ожидаемо. Во-вторых, чего же тут болезненного? Я остался на факультете. У меня почетная должность, я президент! И я имею почти такие же возможности, что и прежде. Разница в том, что я теперь не должен подписывать разные бумаги. Раньше я каждый вечер должен был подписывать ведомости на зарплаты. Это занимало очень много времени и было не самым приятным занятием.

— За 42 года работы деканом журфак стал для вас вторым домом, а студенты — родными детьми? Или вы всегда умели разграничивать работу и жизнь?

— Я очень люблю наших студентов. Сейчас качество их немножко меняется, но все равно они очень интересные. Люди, которые идут заниматься журналистикой, априори интересные. Люди, которые хотят сделать карьеру в журналистике и для которых это дорого, всегда интересны. Это приятная амбициозная публика, для которой деньги — это не главная категория. Ведь журналистикой больших денег не заработаешь. Я, конечно, разграничивал дом и факультет. Но работа была мне очень близка. Понимаете, я никогда не занимался какой-то бурной общественной жизнью. Я был деканом, и мои общественные интересы вполне удовлетворялись этим. Мне всегда этого хватало. Мне вообще всегда всего хватало. Кроме, пожалуй, нормальных иностранных газет под рукой. И книг. Знаете о чем я сейчас мечтаю?

— О чем?

— Оказаться где-нибудь в Англии в книжном магазине рядом с полочкой, на которой лежат книги моего любимого издательства, которое много лет занимается проблемами международной журналистики. Если я когда-нибудь еще выберусь в Англию, найти меня можно будет у этой полки. Я бы обновил свою библиотеку.

— Настоящего интеллигента от ненастоящего отличает то, что настоящий забивает свой чемодан книгами, а все остальные чем-то другим. Вот сейчас сыром…

— Сыр тоже полезный!

— Давайте откатимся на полвека назад. Вы в шестидесятые годы под кураторством тогдашнего директора ТАСС Лосева написали монументальный труд про то, что такое советская журналистика. Скажите, если бы сейчас писали такой труд про современную журналистику, нашлись бы пересечения с той журналистикой? Есть вещи, которые за полвека либо не изменились, либо снова вернулись?

— Это был доклад исследовательской группы ЮНЕСКО. Над ним работали великие люди. Редактором был Габриель Гарсия Маркес. И я его готовил тоже, да. Но это было не только про советскую журналистику, а про журналистику мировую. Хотя в понимании нашей журналистики мы тоже старались сделать шаг вперед. Часть про советскую журналистику мне пришлось писать. Писал я ее целое лето, находясь в Париже. Трудно сравнивать советскую журналистику с современной, с той, которая существует в мире, где есть реклама. Фундаментально эти журналистики сходятся в одном точно: в высоком уровне концентрации. Газеты и телевидение снова в большой степени опираются на государство, роль государства слишком велика. И я грущу, что с тех пор в России так и не появилось газеты вроде Times, The New York Times, The Daily Telegraph. Прекрасно же, когда читатель получает пищу для размышления и для самостоятельных выводов. У нас с этим трудности. Одной-двух газет на всю страну явно не хватает.

— Ясен Николаевич, сколько вас помню, вы всегда на лекциях говорили про идеалы. Вы преподавали идеалы. У меня — как вашего студента — складывалось впечатление, что вы придумывали некий идеальный мир, в котором должен работать некий идеальный журналист, который не врет, не ворует, не устраивает никаких провокаций. Вы рассказывали про 17 век, про Джона Мильтона — отца концепции свободной печати. Но потом ваши студенты выходили с лекций и в 9 случаях из 10 оказывались в других условиях, в которых нет никакого Джона Мильтона, зато есть главный редактор, который вынуждает передергивать факты. Иногда казалось, что вы рассказывали про какую-то другую профессию и про другой мир, который не пересекается с реальным. Вы понимаете это сейчас?

— Я рассказывал о принципах. Об их становлении. Конечно! Я всегда был сторонником определенных принципов журналистики. И они у меня были отражены. Но я прекрасно представлял и сложности. Я хотел рассказать о том, как должно быть. А о плохом студенты и без меня узнают всегда очень просто и очень быстро.

— Вы смотрите телевизор? Вы верите сегодняшним телевизионным новостям?

— Я смотрю телевизор, чтобы выяснить, какие тенденции есть в оценках. Но это совершенно антипросветительское занятие. Смотреть телевидение для того, чтобы узнать, что происходит в мире, бессмысленно. Сейчас главные информаторы — это социальные сети. Но точно не российское телевидение.

— А почему вас нет в фейсбуке, кстати?

— Потому что это требует очень много времени. Если все читать, что в фейсбуке пишут, то вы вообще умрете и больше ничего не узнаете. Кроме дезинформации и замалчивания есть еще одна проблема — это переизбыток информации. Но телевидение не дает нам вообще информации. Я его вынужден смотреть, смотрю выступления, связанные с действиями правительства, тем более сейчас очень сложная обстановка — нужно это смотреть. Но интерпретирующей журналистики я не вижу. России нужны качественные и серьезные газеты. Пока таких газет нет, уровень нашей культуры будет отставать от потребностей общества. В нашем обществе существует дефицит знаний. Не информации даже, а именно знаний. Информации — если иметь в виду news — сколько угодно. Но анализа нет. У нас не журналист выступает в роли журналиста, а президент стал как журналист. По каждому поводу высказывается. Его, конечно, не цитируют, как Иосифа Виссарионовича, но он присутствует, его много. А в иностранных газетах есть журналисты, или, по крайней мере, там всегда найдут Сноудена, который напишет обо всех то, что надо, но не из-за того, что он хочет грязью кого-то облить, а потому что ему есть что предложить.

— Вы когда включаете телевизор и видите, как ваши выпускники, которые были на ваших семинарах старательными и целеустремленными, врут, что вы чувствуете в этот момент?

— Мне неприятно. Но я понимаю, что ориентироваться на телевидение вообще бесполезно. Телевидение протокольно. Вам расскажут про то, как в России остался французский актер Депардье, но аналитики — нет. Человек перед телевизором — это человек, у которого глаза зашоренные.

— Есть такой телеведущий известный по имени Эрнест Мацкявичюс. Он ваш студент.

— Да, прекрасный был студент.

— Вы знаете, что он сказал про то, какой должна быть журналистика в России?

— Нет, я не знаю.

— Он посоветовал журналистам последовать его примеру и отказаться от международных журналистских стандартов. Он сказал следующее: "Давайте вспомним, какой журналистика была в 1942 году. Она давала обе точки зрения, предоставляла слово и той, и другой стороне?.. Давайте сначала отобьемся, а власти на ее косяки будем указывать потом". То есть он считает, что в условиях информационной войны главная функция журналистики — оборонительная, а главный профессиональный рефлекс — защита государственных интересов.

— Нет-нет, я не согласен с этим. Потому что никакая война не сделает вас слепым или безоружным. Мне кажется, что когда мы не имеем достаточной и полной информации, мы обезоружены, мы капитулируем еще до того, как враг на нас наступил. Журналистика в беде. И беда-то как раз в том, что информации наша журналистика не дает. В этом ее беда. Нам как воздух необходимы хорошие газеты.

— Вот вас все к газетам-то тянет…

— Конечно.

— Как быть с телевидением-то?

— Я к нему не отношусь серьезно.

— А что вы мне об этом не сказали, когда я поступал на кафедру телевизионную?

— Да вы и сами, уверен, не смотрите телевизор. Я представлял, что так случится с телевидением. Представлял. Относиться серьезно к нашим тележурналистам просто нельзя. Они выдумывают. И это безобразие. Шум и гам, который они поднимают, не помогает что-то понять. Они создают фон шумовой. Но не создают фона знаний.

— Вы не верите телевидению, но рейтинги некоторых информационных программ показывают, что народ телевизору верит и любит его. У Дмитрия Киселева зашкаливающие цифры, профессиональное сообщество в этом году ему статуэтку ТЭФИ дало…

— ТЭФИ — это вообще не показатель…

— В чем тут проблема: люди смотрят Киселева, потому что в России вот такие неразборчивые и доверчивые зрители? Или российские зрители такие неразборчивые, потому что Киселев прекрасно справляется со своей должностью главного пропагандиста и гипнотизера страны? Вечный спор о курице и яйце то есть.

— Он интересный журналист. Был. Он ведь был очень толковым парнем. И писал очень толково. А сейчас просто повторяет какие-то тезисы. Но это не делает его журналистом.

— Тогда почему его так все любят? Почему он является самым популярным телеведущим?

— Я не знаю. Я не понимаю, как это может так случиться… В той среде, в которой я нахожусь, не сказал бы, что он высоко ценится. Но он был приличным человеком. Сейчас он увлекся этой системой, когда можно все что угодно сказать… наверное, он хороший пропагандист. Вы знаете, что писали на киосках газетных у нас в Советском Союзе?

— Нет, не знаю.

— Писали цитату из Ленина — "Газета — не только коллективный пропагандист, но и коллективный агитатор". Вот эту функцию Киселев выполняет. Для современного жителя России этого недостаточно. Пропагандистов, агитаторов и организаторов нам хватает. Нам просветитель теперь еще нужен. На телевидении совсем этого нет. Наше население нужно не только убеждать. Оно уже убеждено давно. Оно поддерживает наше руководство. Но кроме убеждения нужно еще и по-ни-ма-ни-е того, что происходит. Поэтому в очень сложных случаях мы оказываемся в растерянности. Мало слышать, надо еще знать и понимать. Телевидение на это даже не претендует.

— Вы всегда любили щегольнуть перед студентами самыми последними моделями разных гаджетов. Я прекрасно помню, как у вас во время лекций вдруг начинал вибрировать пиджак, и вы доставали из внутреннего кармана какой-то по тем временам немыслимый смартфон с десятью камерами… Эта любовь к электронным штуковинам у вас сохранилась? У вас есть шестой айфон?

— Эта любовь сохранилась. Телефон у меня сейчас… (хлопает по карманам пиджака в поисках телефона) не такой совершенный, потому что я давно по магазинам не ходил. Надо пойти, я куплю себе айфон. Пока у меня нет айфона. У меня вот такой смартфон (достает из кармана). Я сюда все записываю. Это мой справочник.

— Вы всегда при встрече целуете женщинам руки.

— Да.

— Откуда это?

— У меня был научный руководитель Роман Михайлович Самарин. Он так делал. И он меня этому научил. Но это же приятно. Хороших женщин у нас много. Всегда приятно поцеловать им руку.

— Вопрос про Америку. Вас с Америкой связывают почти интимные вещи. Тема вашей диссертации — "Американская литература XX века". Вы в Институте мировой литературы возглавляли коллектив американистов, выпустили шесть томов по истории американской литературы. Думали ли вы, что доживете до нового витка самой настоящей холодной войны? Ведь отношения России и США сейчас чудовищные. За океаном снова враги.

— Нет, я на это точно не рассчитывал. И я практически уверен, что мы найдем какие-то пути ухода от этого. Потому что так далеко заходить — это слишком опасно. Кроме того, есть проблемы, которые надо решать вместе. Когда вы видите отрубленные террористами головы журналистов и понимаете, что это может с любым произойти, то тут нужно всему цивилизованному сообществу объединяться.

— Вы бывали в Штатах?

— Я в Штатах бывал много раз.

— Нам есть за что не любить Штаты?

— Сегодня нам есть за что обижаться на Штаты. Выпады бывают грубыми. Но не любить… Мы никогда не воевали со Штатами. Наша война ограничивается перепалками. Иногда перепалка с чьей-то стороны становится более грубой. Мы сейчас стали менее грубыми, чем в СССР. Но перепалка пользы не приносит. И не помогает никому. Я думаю, что это не вечно. И очень важно, что мир сегодня не двусторонний. Мир сегодня многосторонний. Нельзя говорить про советскую точку зрения и антисоветскую. Есть еще Китай. Есть Индия.

— Кем были ваши родители? Из какой вы семьи? Судя по вашему необычному имени, они были большими оригиналами.

— Они были просто очень ясными и честными людьми. Они познакомились в Польше. Моя мать была стенографисткой в нашем посольстве в Польше. А мой отец работал в "Совторге" — он был советским представителем в Польше. А потом он поехал в Америку изучать американский опыт, когда работал в Наркомате тяжелой промышленности. Отца поразило, что американцы при подведении итогов года определяют количество новых предложений со стороны работников. Если работник не вносит новых предложений, то работнику не повышают зарплату. Это было важным. Люди должны работать более серьезно. Речь не должна идти о том, чтобы просто выполнить план, речь должна идти о том, чтобы правильно организовать работу.

— Он вам передал это качество?

— По крайней мере, я это качество очень ценю.

— Вы родились и всю жизнь прожили в Москве?

— Да, кроме 3-4 лет, когда был в эвакуации в Барнауле.

— Вам нравится, как меняется ваш город? Вы все еще чувствуете, что это ваш город?

— Я не узнаю в Москве свой город. И мне это не нравится. Мне не нравятся огромные здания. Москве не хватает зелени. Москве не хватает заботы о человеке. В Москве мне не хватает традиций. Я родился и жил в деревянном доме. Там никаких удобств не было. Даже канализация и водопровод появились не сразу, а только когда жилищное товарищество решило это построить. Но это было уютно. Это был уютный двор. Люди знакомые и приятные. Это был настоящий город. Это был город деревянных домов, но уют был. Москва была очень хорошей и красивой. А сейчас, конечно, не узнаешь Москву. Реконструкции делаются очень непрофессиональными людьми. Город вроде бы привлекает выдающихся архитекторов, но будто бы их не слушает. Лужков был прекрасный организатор, но строил он башенки и кокошники. Нехорошо и неприятно. И сейчас все строится бездумно. Прелесть Москвы, по которой ходил Пушкин и другие интересные люди, исчезла. Вот Париж сохранил все места, по которым гуляли великие французы и простые граждане. А у нас этого нет. В Москве я жил около зоопарка. Помню, как меня посылала бабушка за молоком и хлебом. Я шел пешком или бежал, покупал хлеб и молоко, приносил домой. Бабушка ходила на рынок Тишинский, рядом было. Словом, Москва была очень уютной. Это был город для жизни. Вот мне кажется, что наши урбанисты не могут создать в Москве уют. Уют — это хорошо. Уют очень успокаивает людей.

— Почему журфак находится не в главном здании МГУ, а вот в этом прекрасном доме на Моховой? То есть журфак как-то даже территориально обособлен от университета, он другой даже архитектурно, эстетически.

— Потому что там (в главном здании) "лучше". Знаете, как мы получили это здание? Когда-то там (на Воробьевых горах) начали строить новые корпуса. Мне очень не нравились эти коробки, которые выходят на проспект Вернадского. И вот пришло время распределять эти новые коробки и старые дома по факультетам. Никто не хотел брать себе дом на Моховой. Все говорили: "Зачем нам нужно это старье?" А я им поддакивал, мол, вот-вот, берите себе новые коробки, а старье мне оставьте. Я не боролся за это здание, я просто подождал, пока они все свои новые коробки получат. Так мы остались здесь. А теперь говорят, как безобразно, что мы — журналисты — получили такое роскошное здание. Вот так. Обновление иногда не приводит к новизне. А иногда просто противопоказано. У нас прекрасное здание. Это очень правильно, что мы тут живем.

— Вы, как мне казалось, всегда вели очень скромный образ жизни. Ездили на факультет на своей бессменной старенькой "Волге". Почему вы не обустроили свой быт как-то иначе, соответствующим вашему статусу образом?

— Мне удобно так было.

— Вы не про мещанство? Вы не про вещи?

— Нет-нет. Вещи не для меня. Конечно, хорошо иметь хорошие вещи. Но я к этому не стремился. У меня есть телевизор. Может быть, я куплю айфон. Но я боюсь, что он мне не столько поможет, сколько помешает. Это как социальные сети. Они занимают людей очень сильно. Меня мой внук как-то спросил: "А ты не знаешь, кто пользуется нашей главной сетью?" Как она называется? Сеть наша главная…

— "Фейсбук"?

— Нет-нет, это не наша.

— Наша — "ВКонтакте".

— Вот. "ВКонтакте". Там сидят старухи. Они раньше сидели на скамейках, сплетничали около домов, а теперь сидят "ВКонтакте".

— Ну все-таки "ВКонтакте" сидят подростки, а старухи в лучшем случае сидят в "Одноклассниках".

— Подростки сидят как старухи. Да и бог с ними. Мне не нужно сидеть. У меня есть правнуки. Сколько, Ваня (обращается к внуку), у меня правнуков? Каждый год появляется новый правнук. Или правнучка. В этом смысле у меня всегда не соскучишься. Появляются новые молодые голоса.

— Как вы считаете, "Роскомнадзор" — вещь опасная и вредная для свободы СМИ или этот орган необходим, он сдерживает то, что принято называть вседозволенностью?

— Никогда не имел с этим надзором дело. Я думаю, что в России реально ограничить СМИ невозможно. Никакой "Роскомнадзор" любопытство не преодолеет. Наши граждане всегда найдут обходные пути. "Роскомнадзор" — это не очень продуктивно. Нужно иметь какие-то регуляторы, но они должны быть умеренными. Надо доверять нормальному чувству граждан.

— У бумаги остается какая-то перспектива? Когда умрут газеты и журналы?

— Я не уверен, что они умрут. Вот возьмите New York Times. У нее тираж около двух миллионов. При этом есть доход. Они зарабатывают на рекламе в газете больше, чем на рекламе в интернете. Я не хороню бумагу. Кроме того, восприятие того, что вы получаете в интернете и на бумаге, разное. Буквы на бумаге вас заставляют двигаться. В прямом и переносном смысле. У вас челюсти двигаются, когда вы читаете газету или книгу. От чтения журнального, газетного и книжного текста вы получаете более прочные знания, чем в интернете. В интернете слишком быстро все мелькает. Но печать, конечно, очень дорогая. Бумага дорожает ужасно. Это плохо.

— Вы как-то сказали, что вам не очень близок Ельцин. Гораздо ближе Горбачев. Вы Горбачева даже лекции приглашали читать. А почему не Ельцин-то? Ведь при Ельцине профессия расцвела, не при Горбачеве.

— Ельцин мне не близок. У него была большая энергия, но не очень большой опыт и понимание того, что он делает. В конце концов, те реформы, которые были начаты, не были реализованы и закончены. Он был страстным реформатором и хорошим человеком. Он хорошо к журналистам относился. Он в этом смысле был очень хороший и гуманный. Но как у руководителя у него не было понимания масштабов того, что происходило. А в самый трудный момент он растерялся. И последний его шаг — по совету дочери назначить энергичного Путина. Сам этот шаг эмоциональный очень был. Возможно, это было необходимо, Путин немало полезного сделал, но это был не самый лучший путь.

— Путин — это не самый лучший путь.

— Вот-вот. Потому что это было не очень современное решение.

— Вопрос про Путина у меня один: а почему он не унаследовал к журналистам вот этого уважения, которое было у Ельцина и Горбачева? Путин ведь в гробу видел журналистов.

— Просто это другая школа. Другое воспитание у человека.

— Как будет развиваться российская журналистика? Во что она переродится? Это все какая-то ее вечная сансара и проклятье: потепление, похолодание, потепление, похолодание?..

— Я надеюсь, что российская журналистика придет к каким-то традициям основательности. Я думаю, что это неизбежно. Сейчас она слишком сиюминутна. Она оперативна. Но этого мало. Надо еще привести в движение мысль. Когда это будет сделано, все будет совсем хорошо.

— Что бы вы посоветовали журналистам, которые в последние годы в России фактически получили волчьи билеты на профессию? Куда им деваться? Как-то перекантоваться, ожидая смены политической конъюнктуры, чтобы потом вернуться к делу? Или сменить профессию?

— Надо поддерживать, конечно, форму. Я работал в издательстве "Иностранная литература" после окончания аспирантуры. Я там был редактором. Я должен был приглашать переводчиков. Что делали поэты, когда не было спроса на поэзию? Переводили! А тогда поэты не очень-то печатались. Но мы давали им возможность жить, зарабатывать. Мы давали им переводы. Поэтов не очень-то приветствовали, мягко говоря. Но переводы им можно было давать. Может быть, такой путь сейчас выбрать и для журналистов — заняться переводами, каким-то интеллектуальным трудом. Ну что еще делать, если климат такой? Ничего другого не придумаешь. Прекрасный Лихачев говорил, что нужно всегда меняться и начинать новые занятия. Он прав. Человек становится долгожителем не потому, что он долго живет, а потому, что он многое знает и всегда может переключиться.

— Вас когда-нибудь — надеюсь, еще не скоро — не станет…

— Да, но я думаю, что это произойдет скоро…

— … Вы можете оставить какое-то завещание студентам факультета журналистики, главным лицом которого вы, конечно, останетесь навсегда?

— Главное — это серьезно учиться. Главное — это научиться учиться. Человек становится по-настоящему самостоятельным не тогда, когда он может читать книги, а тогда, когда может учиться. И я считаю, что это задача и университета тоже — научить учиться. Я не даю вам деньги, но я даю вам удочку. Удочкой должны быть серьезные знания, которые помогут найти себе работу в самых разных условиях, помогут всегда найти выход. Мое завещание такое: научите себя учиться!

Текст и фото Роман Супер

Радио Свобода