Зарегистрированная в Риге «Медуза» — одно из самых влиятельных СМИ, вещающих на русском языке. И почти наверняка самое передовое: нравится это конкурентам или нет, именно оно задает сегодня многие отраслевые стандарты и тренды. Наверное, поэтому выступление руководителей «Медузы» Галины Тимченко (директор) и Ивана Колпакова (главный редактор) вызвало такой интерес у посетителей екатеринбургского медиафорума «Планерка». После форума мы поговорили с Иваном о том, что происходит сегодня с российскими медиа вообще — и с «Медузой» в частности.

— Российское законодательство о СМИ и распространении информации все время ужесточается. Как себя в этом смысле чувствует Meduza? Вы зарегистрированы в Латвии. Но вам тоже приходится оглядываться на меняющиеся российские законы?

— В последнее время я полюбил одно русское слово, оно, на мой взгляд, хорошо описывает положение, в котором оказались журналисты и медиа. Это слово «враскоряку». Есть немало ситуаций, в которых мы стоим враскоряку, законодательное регулирование журналистской деятельности — хороший пример. «Медуза» — европейское издание, которое работает прежде всего и главным образом для читателей в России. Мы следим и за европейскими законами, регулирующими распространение информации, и за русскими. Вынесем за скобки русские нормы, прямо ограничивающие журналистскую деятельность, и все равно останутся проблемы, потому что иногда российское и международное законодательство входят в противоречие. 

— Можешь привести пример?

— Крым. Согласно российским законам, это Россия; мир с этим утверждением в основном не согласен.

— Вас ждут какие-то санкции, если вы в своем материале, например, обозначите Крым как российскую территорию?

— Это был бы забавный казус, но дело же не в опасности последствий, — если бы мы их боялись, нужно было бы давно уже лавочку свернуть. По поводу Крыма люди не смогут договориться еще очень долго. Мы стараемся не проявлять тут никакой позиции, но законы-то как раз являются отражением несовместимости позиций — и требуют выражения позиции от редакций. Что мы должны в связи с этим предпринимать? Ну, выкручиваемся как-то. 

— У «Медузы» есть редакционная догма, которая описывает, как вы должны говорить о Крыме?  

— Редакционные стандарты, на мой взгляд, не могут решать такие вопросы, это частность. Но есть правила, объясняющие, как корректно писать о статусе Крыма. Каждый раз в контексте объяснять легальный казус — полная хрень, это никому не нужно, в некоторых жанрах это в принципе невозможно, но главное, что читателя-то наши проблемы беспокоить вообще не должны. 

— Если вы нарушите российское законодательство, какие последствия могут ждать вас как иностранное СМИ? Znak.com, например, — российское СМИ. Мы можем по меньшей мере получить предупреждения от Роскомнадзора, нас могут лишить свидетельства о регистрации СМИ. А вам что грозит?

— Хотелось бы, чтобы все было можно и ничего за это не было. Мы в необычном положении. Нет ни одного коммерческого медиа, которое вещает на Россию в таком объеме на русском языке и при этом находится вне российской юрисдикции. Чиновники Роскомнадзора прямо нам говорили: мы вас не регулируем. Хотя мы знаем, что они мониторят наше творчество. 

Мы следим за тем, чтобы не нарушать российское законодательство. Но, если ты работаешь журналистом, это неизбежно время от времени с тобой случается. Юристы не командуют редакциями, их задача описать риски. Рисков довольно-таки до фига, потому что российские законы об интернете, экстремизме, охране детей буквальным образом нарушают свободу слова. И все же решения следует принимать исходя из журналистской логики. Юристы-то, разумеется, предпочли бы, чтобы мы шпротами торговали. 

Ваше положение хуже, вы в России, наше чуть получше. Но Роскомнадзор нам всем одинаково приветливо улыбается. 

— На данный момент вы не являетесь зарегистрированным СМИ в России?

— Нет, но прямо сейчас получаем аккредитацию МИДа.

— Зачем она вам?

— Чтобы, например, силовики могли открыто с нами общаться. Сейчас все зависит от адекватности каждого конкретного человека в погонах. Если у тебя есть официальная бумажка, все немного проще — люди в России одержимы официальными бумажками, даже если они вообще ничего не значат. У нас даже специально редакционная печать есть для запросов, чтобы они более официально выглядели. В Латвии-то она никому не нужна вообще.

— Сейчас российские официальные лица отвечают на ваши запросы?

— Да. Мы журналисты и имеем право запрашивать информацию.

— Запрашивать, конечно, имеете. А отвечать они вам обязаны?

— Смешно сказать, но я не знаю. Отсутствие аккредитации иногда становится поводом для формального отказа. Хотя в целом это не важно. По совести власти обязаны отвечать изданию, у которого такая большая русскоязычная аудитория: мы это понимаем, да и большинство ньюсмейкеров это тоже понимает, на самом деле. Иногда с нами отказываются говорить по принципиальным соображениям, но открыто об этом заявляют очень редко — чаще предпочитают просто уклониться от ответа. Правда, в таком положении находятся все независимые медиа в России, тут никакой принципиальной разницы нет. И потом, мы чаще страдаем от неповоротливости системы, чем от нежелания с нами разговаривать. Ты отправляешь какой-нибудь запрос в Министерство обороны, которое — классическая «черная дыра». Ты можешь туда отправить самолеты «Почты России» с письмами, и тебе никто не ответит. А потом неожиданно через три месяца звонит майор и говорит: «Вы направляли запрос, тут товарищ Степанов хочет с вами пообщаться на эту тему». Хотя статья вышла уже три месяца назад. Вот это же классика.

— Вы когда-нибудь попадали под угрозу блокировки РКН? Может быть, Роскомнадзор присылал вам предупреждение?

— Предупреждений не было, но угроза блокировки существует для любого сайта в России — учитывая, что любой районный суд может заблокировать «Википедию» на территории Российской Федерации. Или карманный суд Олега Дерипаски может принимать решения, из-за которых начинают шевелиться крупнейшие компании в мире. Это же фантастика. Все-таки мы довольно мощная страна, согласись.

— Тут возникает два вопроса. Во-первых, как вы освещали расследование Навального по поводу Дерипаски? Публиковали ли вы само видео расследования? Потому что мы его опубликовали и тут же получили от РКН предупреждение с требованием удалить видео и угрозой блокировки. Мы выполнили это требование. Теперь пытаемся судиться, но выполнили. А как было у вас?

— Я не помню, был там эмбед самого видео или нет. Скорее всего, мы публиковали это видео. Но оно ведь тоже в итоге было заблокировано (непосредственно на YouTube).

— Мне просто интересно, как бы вы вели себя в такой ситуации? РКН требует удалить что-то общественно важное, угрожая в противном случае применить блокировку. Ваши действия?

— Мы примерно раз в неделю вынуждены отвечать на этот вопрос. Если есть общественная значимость, надо публиковать. Стремно, но публикуешь. Если ответственный редактор видит, что есть опасность, он идет ко мне, и мы вместе решаем, что с этим делать. Потому что перед читателями, перед советом директоров, перед моими товарищами — другими основателями «Медузы» — отвечаю за это я. Реальная угроза блокировки — вопрос теоретический. Мы с Галей и Ильей много раз обдумывали и проговаривали, что делать в такой ситуации, но я бы не хотел в это углубляться. Это экстремальная ситуация, ты никогда заранее не знаешь, как себя в ней на самом деле поведешь. Рисоваться заранее бессмысленно. 

— Технически у вас есть какие-то возможности обходить блокировки?

— Мы заблокированы в Казахстане и Узбекистане. В Казахстане нас заблокировали на следующий день после запуска, потому что Илья Азар написал текст под названием «Усть-каменогорская народная республика» или что-то такое. Казахи обиделись и немедленно нас заблокировали. И до сих пор не разблокировали. Фанфакт: насколько мне известно, недавно какая-то финансируемая государством казахская структура приходила в наш коммерческий отдел с предложением о партнерском материале. Мы знаем, что «Медуза» довольно популярное издание в этой стране, нас там читают, хотя в вебе посчитать этих читателей невозможно — они же VPN пользуются, их в структуре не видно, они прячутся в трафике из других стран. Либо читают нас через приложение, где у нас есть волшебная кнопка для пользователей из Узбекистана и Казахстана. Короче, технологии для жизни после блокировки есть. Но жизнь ли это? 

— Возвращаясь к истории с усть-лабинским судом. Как тебе кажется, может быть, было бы полезно в России лишить районные суды возможности принимать решения, которые касаются интернета в национальном масштабе?

— Это забавная коллизия, но не забавнее контекста, в котором она существует.  Проблема не в районном суде, который может заблокировать «Википедию», а в том, что прямо сейчас созданы реальные условия для блокировки любого ресурса по любому поводу, в том числе сфабрикованному. То, что конкретный районный суд может заблокировать «Википедию», — это не очень большая проблема. Очень большая проблема — то, что нас уже засунули в гильотину, но приговор до сих пор не произнесен — мы не знаем, казнят нас или нет. Это в каком-то смысле хуже, наверное, чем узнать, что тебя точно казнят. Именно это положение приводит к депрессии, именно оно ведет к самоцензуре. Потому что ты живешь в состоянии липкого страха. Ты живешь не своей жизнью, и это самое мерзкое. Поэтому русские журналисты такие несчастные люди.

— В «Медузе» есть самоцензура?

— Мы требуем ответственности от редакторов, при этом стараемся искоренять самоцензуру на всех уровнях. Хуже других, наверное, в этом смысле приходится мне, и я регулярно замечаю в себе некоторый, так сказать, намек. Нет никакого особо красивого способа его преодоления, нужно просто напоминать себе: не ссать. Ну и жить в страхе-то не хочется совершенно. 

— Каким, по-твоему, должно быть «хорошее» законодательство в сфере СМИ? Как оно должно быть устроено? Ведь все эти запреты начинаются как благие намерения.

— Это все в чистом виде благие намерения. Например, пакет «антитеррористических» поправок имени Яровой. Но вот есть, например, закон об иностранных владельцах СМИ, который благими намерениями даже не пахнет. В любом случае, в прекрасной и светлой России будущего нам потребуется потратить немало времени и сил, чтобы вычистить всю эту дрянь из законодательства. И будет очень много именно споров, именно потому что эти бумажки такие благочестивые по целям. Это самое противное, лицемерие вот это. И с этим невероятно сложно бороться. Когда медиа ограничиваются законами о борьбе с терроризмом или экстремизмом, о защите детей, — на уровне политической риторики это трудно будет в одно мгновение поменять. Но это все равно произойдет. Это морок, он спадет.

— Но вообще какие-то ограничения для публикации информации в СМИ должны существовать?

— Я сторонник Первой поправки (Первая поправка к Конституции США в том числе гарантирует, что Конгресс США не будет посягать на свободу прессы. — Прим. ред.). Любое ограничение свободы информации в конечном итоге делается для того, чтобы власть могла скрывать свои незаконные действия. Власть в широком смысле слова: корпорации, олигархи, влиятельные люди, истеблишмент. Ну и власть сама по себе. Я убежденный сторонник того, что свобода информации — это неотъемлемая свобода и ключевое условие для любых положительных изменений где угодно, в России в том числе. У меня довольно радикальный взгляд на ограничения деятельности журналистов. Здесь, на мой взгляд, достаточно саморегуляции. Есть институт качественной журналистики, который выжил, несмотря на революционные изменения на медийном рынке. Ты являешься представителем этого института; я, смею надеяться, являюсь его представителем; тысячи журналистов по всему миру являются частью этого института. И ничего лучше Первой поправки для поддержки этого института пока не придумано. 

— С одной стороны, я с тобой согласен, но с другой стороны — 95% аудитории наплевать на качественную журналистику. И к этим людям могут обращаться СМИ, для которых никакие внутренние ограничения не работают. Они могут публиковать любую информацию, в том числе лживую.

— Идите в суд. Главное, чтобы у вас не было возможности засудить журналистов до смерти. К сожалению, сейчас суд становится способом ограничения свободы слова — в Штатах, собственно, это главный способ обойти Первую поправку, железный щит, защищающий журналистов. Какой у нас самый развитый, самый богатый, самый передовой медийный рынок? Американский. Только лишь потому, что Америка сама по себе богатая страна? Не только: еще и потому что там созданы идеальные условия для журналистов — институционально идеальные, медиа пользуются уважением и покровительством общества. Все прекрасно понимают, что это не только бизнес, но еще и общественный институт. 

Но теперь и в США суды используются, чтобы обойти Первую поправку. Знаменитая история издания Gawker, которое засудили до смерти в буквальном смысле слова. Gawker — это чудовищное издание, у него отсутствует репутация. Это самое яркое воплощение понятия «таблоид». Но его уничтожение создает опасный прецедент. Свобода информации либо есть — но тогда вам придется мириться и с таблоидами, — либо нет, и кто-то должен проводить селекцию. Окей, а кто? Воспользуется ли он властью, данной ему? Конечно, воспользуется. И это тяжелый вопрос. Всем журналистам приходится в каком-то смысле отвечать и за «Лайф», и за Первый канал, и за Russia Today, и за Gawker, и за «Экспресс-газету». 

— Закон о СМИ-иноагентах может коснуться «Медузы»?

— Как ты понимаешь, закон об иностранных агентах-СМИ может коснуться всех, включая и телеканал RT. И нас тоже может. Прекрасное свойство этого закона в том, что в нем прямо написано: он имеет избирательное применение. Из интервью одного из авторов закона, вице-спикера Государственной Думы Петра Толстого, которое он дал «Медузе», становится ясно, что этот закон не направлен против «Медузы». Сверх этого мне нечего добавить.

— Ты говоришь об американском рынке медиа как о чем-то, к чему хочется стремиться. Для многих российских журналистов и редакторов СМИ США действительно были ориентиром. Но тебе не кажется, что сейчас эта икона несколько померкла? В связи с их публикациями о России.

— У нас в комнате рубрики «Разбор» висит чья-то гениальная цитата — наверняка Отто фон Бисмарка: «Ты считаешь журналиста профессионалом ровно до тех пор, пока он не начинает писать о том, в чем ты реально разбираешься». Это и произошло у нас с американской журналистикой. Они начали писать о том, в чем мы реально хорошо разбираемся, — о России. И нам кажется, что они все сошли с ума. Безусловно, они совершают множество ошибок. Но, думаю, они совершают много ошибок, рассказывая и обо всем прочем. К сожалению, ошибки — это неприятная, но неотъемлемая часть нашей профессии. Мы склонны к поверхностным суждениям. Мы не можем разобраться в некоторых явлениях лучше профессионалов. Это не попытка оправдаться, просто фиксирую положение дел. 

Однако мы недооцениваем уровень саморефлексии американских журналистов. Они постоянно обсуждают, какие ошибки совершают и как с ними справиться. Как раз в этом и заключается принципиальный цивилизационный разлом. Некоторые думают, что американцы выпускают лажу — и поэтому пора их развенчать. А я вижу, что они ошибаются, как и все, но время от времени проводят работу над ошибками. 

У меня нет никакого идолопоклонства. И у нас были крайне неприятные столкновения с американскими журналистами. При этом мы заключили партнерство с Buzzfeed, так что можем потрогать, пощупать, как все это делается изнутри. Блин, американские журналистские стандарты — это по-прежнему недосягаемая для большинства российских изданий высота. 

— Часто можно слышать клише, что «Медуза» — это оппозиционное СМИ. Вы считаете себе таковым? Или как вы себя определяете?

— Мы себя называем независимым изданием, разумеется. Можно представить себе это в виде некоего спектра, некой шкалы. Когда ты уничтожаешь самых радикальных оппозиционеров справа или слева, то их место занимают умеренные, которые отныне естественным образом, без всяких внутренних изменений, воспринимаются как оппозиционные. Кроме того, сегодня, если ты занимаешься независимой журналистикой в России, то, безусловно, воспринимаешься властью, бизнесом, обществом как оппозиционер. Потому что любой независимый аудит российской действительности приводит к неприятным выводам. 

— Может быть, это наивный вопрос, но я даже начал диссертацию писать по этому поводу, и выяснилось, что он не такой уж и простой на самом деле. Сформулирую его так: почему СМИ, в том числе и «Медуза», так много пишут о плохом?

— Это вопрос, по поводу которого спорят уже 200 лет. Во-первых, конечно, запрос на добрые новости преувеличен.

— Я бы сказал, что его вообще нет.

— Людям хорошее менее интересно, чем плохое, они врут, когда говорят, что это не так. Во-вторых, такова природа новостей, такова природа журналистики. Наша задача — искать то, что скрыто. А скрывается по определению не доброе и не пушистое. Если мы не занимаемся глянцевой или детской журналистикой (хотя и там, наверное, грязи полно), то неизбежно раскапываем навозные кучи. Потому что настоящие истории — они там. Так что нужно закатывать рукава. И потом, конфликтность — это сама суть журналистики, ее плоть, ее основной смысл. Даже если это история борьбы человека с обстоятельствами. Какая уж тут благочинность и стерильность. В основе любой истории лежит конфликт. 

— Это основной закон драматургии.

— Так устроен сторителлинг. В этом нет ничего плохого. Я лично не делю новости на плохие и хорошие. Хорошая новость для меня — это когда происходит нечто выдающееся в масштабе человечества и ты вдруг оказался в состоянии это понять. Илон Маск запустил свою красную «Теслу» в космос. Офигенно! Сидишь, смотришь, слезы на глаза наворачиваются — потому что ты понимаешь, что видишь исторические кадры. Слезы — от того, что ты стал свидетелем чего-то значительного. Если ты журналист, ты же всю жизнь в поиске этого значительного, и тут оно само к тебе приходит. Вот это — хорошая новость, но такого случается немного. 

— Выступая на «Планерке», ты говорил, что в какой-то момент вы вышли за пределы «фейсбучного пузыря». Но тем не менее понятно, что существенная часть аудитории «Медузы» — это люди либеральных, оппозиционных взглядов. «Медуза» любима, а иногда и ненавидима, но в любом случае востребована в так называемой либеральной «тусовочке». Вы чувствуете диктат этой части аудитории? Уже не власти, а, наоборот, оппозиции?  

— Мы чувствуем огромное внимание к тому, что делаем. Мы с Галей и Ильей часто напоминаем сотрудникам, что «Медуза» — под микроскопом. Нас рассматривают с лупой со всех сторон: и кремлевская администрация, и «либеральный комсомол» в «Фейсбуке». Какое-то проктологическое внимание к тому, что мы делаем — но так это устроено. 

Часто это дискуссия, собственно, о профессии. «Медуза» — постоянный герой медиасрачей, потому что любое наше действие, любой наш жест, любая наша ошибка становятся предметом широкого общественного обсуждения. С одной стороны, это дико раздражает, от этого устаешь.

— Ну, это обратная сторона успеха.

— Как говорят японцы, и у обратной стороны есть обратная сторона. В данном случае она заключается в том, что из-за такого пристального внимания ты не можешь расслабиться и вынужден еще жестче относиться к себе и своему продукту. Иногда я открываю некоторые русские издания и понимаю, что если бы такое вышло на «Медузе», нас бы просто растерзали и правильно сделали бы. Нам бы не простили такой заголовок, такое отношение журналиста к героям — а с этими изданиями ничего не происходит, для всех это окей. 

Специфически либеральное давление иногда тоже случается. Но мы до этого работали в «Ленте.ру», издании с гигантской аудиторией, которая состояла далеко не только из фанатов, но еще и из тех людей, которые приходят специально, чтобы побеситься. 

— Хейтеры.

— Их довольно много. Это, наверное, хорошо, поскольку медиа предлагают некую оптику, через которую читатель смотрит на мир — и в конечном итоге, даже в случае с хейтерами, получается, что люди — любопытные существа, им интересно посмотреть на мир чужими глазами. Вот, скажем, у «Эха» значительная часть слушателей — как раз такие люди. Хотя, если ты работаешь на «Эхе», вряд ли это приятно ощущать. К тому же такой хейтер может превратиться в человека с ножом, и тут уже умиляться любопытству слушателя не получается. 

Изнутри это выглядит так: тебя везде одинаково недолюбливают. На Украине нас считают кремлевским проектом, в России — прозападным, в Латвии — московским и снобским, у белорусов претензии к слову «Белоруссия». У всех свои предъявы, и это просто рабочее обстоятельство. 

— Как вы в «Медузе» определяете, где лежит граница между тем, что может стать предметом для публикации и что не может им стать? Например, слишком таблоидные темы? В прошлом году самый читаемый материал «Медузы» был посвящен Диане Шурыгиной. В какой момент вы поняли, что Шурыгина — это тема для «Медузы»?

— В тот момент, когда все стали о ней говорить.

— «Все» — это условное понятие.

— Все. Ты недооцениваешь. Я уверен, что и ты читал материал про Шурыгину. 

Базовый подход такой: если редактор считает, что это новость, — значит, это новость. Мы можем долго рассуждать о том, что новость, а что нет. Сейчас мне в этом смысле нравится подход, когда ты пытаешься обратить внимание читателя на нечто необычное. Еще непонятно, большая ли это история, но что-то в мире, интересном читателю, пошло не так, и ты это заметил. 

— В отчете за 2017 год вы говорили, что несколько уменьшили количество публикуемых каждый день новостей.

— «Медуза» — это в первую очередь новостное издание. Новости — скелет нашего продукта, на который нанизывается все остальное. Все, что мы делаем, — это про новости. Игры, подкасты, видео; даже рубрика «Шапито» — это отработка специфической новостной повестки. На самом деле мы не уменьшили количество новостей, а даже увеличили его — за счет расширения линейки форматов, которые являются по природе своей новостными. Новостью может быть одна фотография, одна картинка, короткое видео, наши форматы «Коротко» и «Главное» — и куча других. Новость можно рассказать по-разному, главное, чтобы, во-первых, была рассказана интересно, а во-вторых, чтобы вы ее прочитали. 

— Бывают ли у вас проблемы с привлечением рекламодателей по политическим причинам? Когда люди боятся, что их рекламный текст встанет рядом с невосторженным текстом о Путине?

— Насколько мне известно, нет. К нам приходят и государственные компании — и прекрасно себя чувствуют, и довольны результатом. У нас при этом есть довольно строгие правила, касающиеся производства партнерских материалов. Мы обязательно фактчекаем каждый рекламный проект, проверяя в том числе, все ли с ним законно. Есть отрасли, которые мы никогда не будем рекламировать: финансовые пирамиды, БАДы, гомеопатия, Forex. Про Forex мы один раз сделали рекламный материал, обосрались по полной программе и публично это признали. Мы также не рекламируем политические партии и кандидатов. 

— «Медуза» находится в авангарде российского рынка СМИ. При этом вы работаете в международном контексте, применяете многое из опыта западных медиа, следите за международными трендами. Какие тренды 2017 года себя наиболее оправдали?

— Есть два тренда, про которые мы много внутри редакции говорим. Первый — это видео, пик интереса к которому в России пришелся на 2016–2017 годы, хотя, что любопытно, в 2018-м его международные аналитики уже не называют в числе главных трендов. Здесь самая интересная штука — это история про Facebook, как он в очередной раз выстрелил из гранатомета по всей медиаиндустрии. Мне не встречалось конкретных цифр, но я думаю, что медийная индустрия по всему миру потеряла миллиарды долларов из-за решения Facebook двухлетней давности о том, что они будут продвигать в выдаче короткие новостные видео.

Когда-то Facebook решил, что хочет стать серьезным видеохостингом и начал поощрять создание коротких видео. Такие видео хорошо показывались в фиде, они резко увеличивали охват издателей. Поскольку многие медиа сидят на фейсбучной игле, редакции по всему миру начали перестраивать свое производство, чтобы делать больше короткого новостного видео.

— В духе NowThis.

— Ну, лишь в каком-то смысле. NowThis построил по-настоящему классный продукт, опираясь на инфраструктуру Facebook. И это настоящая журналистика. Я говорю сейчас скорее о том, что делается изданиями исключительно для увеличения охвата, то есть механически. Пример из русской практики — видео Republic, оно вообще никак не было связано с тем, что они делали на сайте. Мы это понимаем, Republic это понимает, читатели это понимают. Это скверный продукт, который сделан только для увеличения охвата фейсбучной страницы, а не для читателя. 

Но тактически это выгодная штука, так что фейсбук-страницы многих изданий начали расти по мере того, как они запускали короткие новостные видео. А потом Facebook сказал: мы больше не будем продвигать короткие видео, идите в сад. И все эти видеоотделы, заточенные на короткие форматы, радостно туда отправились. Получается, пару лет люди просто бросали в камин пачки денег и они горели там, приятно потрескивая. Ну, хоть согрелись. 

— Ну, это же дешевое производство. Студии не нужны, съемки не нужны.

— Два человека в каждой редакции. Сложим всех людей во всех редакциях по всему миру, сколько их было? И все они занимались, получается, бессмысленными вещами. Я очень не люблю бессмысленные действия. Ради чего они все это делали? Просто потому что Facebook сказал, что так можно увеличить охват. Это фантастическая история про жалкое наше положение в отношениях с Facebook, но еще это назидательная история про человеческую жадность. 

— Но и вы делаете новостные видео.

— Мы в самом начале точно так же начали делать короткие новостные видео, понимая, что они увеличивают охват. Одновременно мы экспериментировали, чтобы вырисовались наши нынешние, осмысленные, как мне кажется, форматы. Думаю, наше новостное видео на порядок качественнее того, что в целом показывают в Facebook. Плюс — у нас есть уникальные объяснительные видео, которые люди продолжают смотреть спустя месяцы после публикации. Видео «Россия — богатая страна?» вышло больше года назад, а оно до сих пор остается в десятке самых просматриваемых видео. Это продукт с длинной жизнью, в сотни раз длиннее, чем у обычной новости. О таком новостник может только мечтать.

— Хорошо, с видео понятно. А второй тренд?

— Подкасты. Тут приятно, что «Медуза» буквально создает рынок подкастов в России. Это бы, вероятно, случилось и без нас, но мы сильно ускорили процесс. Начинали мы, постоянно сомневаясь в том, что делаем, зато сейчас верим, что это отличный жанр и совершенно другой способ взаимодействия с аудиторией; скажем, куда более интимный — ты вещаешь у человека внутри головы, такого бродкастинга еще не было. 

Тут как раз нет ощущения, что делаешь что-то впустую. Ты понимаешь, как это работает, каких красок, дополнительных смыслов добавляет «Медузе». Но есть и скелет в шкафу: запуск подкастов нас вымотал и едва не разрушил редакцию. Вряд ли это было заметно снаружи, но запуск подкастов дался нам тяжело, и по ходу дела лично я совершил слишком много организационных ошибок.

— Почему?

— Мы не рассчитали реальное количество ресурсов, необходимых для запуска подкастов, и подкасты начали каннибализировать редакцию. Приходишь на работу, а нескольких ключевых сотрудников нет на месте, потому что все ушли на войну, делают подкаст. А издание надо выпускать. И это происходит систематически.

В какой-то момент ты понимаешь, что то, что началось как маленькая инициатива сотрудников, и то, к чему ты всю жизнь относился со скепсисом, это уже неотъемлемая часть твоего продукта — и нужно строить настоящее производство. Галя (Тимченко) тряслась от слова «подкасты», сколько я ее знаю. Она всю жизнь их ненавидела. И я их не слушал. А потом нам, двоим любителям подкастов, пришлось сесть и реструктурировать их производство от начала до конца. А Галя и вовсе стала ведущим одного из наших лучших подкастов. 

— Это был 2017 год. Что собираетесь запускать в 2018-м?

— Мы любим переделки и реформы. Сейчас в «Медузе» тихонечко начинается самая значительная перестройка редакции. Вроде бы наша редакция и так устроена необычно по сравнению с классическими газетами — у нас нет отделов политики и экономики, зато есть быстрое реагирование. Но сейчас и эта структура начала казаться архаичной и не соответствующей моменту. Так что мы решили многое поменять. Все, что можно было запустить экстенсивным образом, уже запущено — у нас даже профессиональная конференция и школа журналистики есть. Поэтому нужно заняться структурными изменениями. Какими именно, пока секрет.

Источник: текст и фото znak.com