Светлана Сорокина. Интервью ведущей программ «Вести», «Герой дня», «Глас народа» и «Основной инстинкт»

Светлана Сорокина Светлана Сорокина

Светлана Сорокина — одна из лучших информационных ведущих 1990-х, трижды лауреат премии ТЭФИ, теперь — преподаватель, автор и ведущая программ «В круге света» на радиостанции «Эхо Москвы» и «Сорокина» на телеканале «Дождь». Для проекта «Телезвезды» специальный корреспондент «Медузы» Катерина Гордеева поговорила со Светланой Сорокиной о том, как она попала на телевидение из озеленителей, о пацифистских новостях во время первой чеченской кампании и о том, как в последние дни НТВ она умоляла Германа Грефа прийти в студию.

 — Мне кажется, будет правильно, если в самом начале интервью мы обозначим время, которое лично для вас определяется как лучшее и самое продуктивное для телевизионного журналиста, тележурналистики в нашей стране?

— Для меня, наверное, речь идет о 1987–2001 годах. Хотя, по справедливости, еще несколько лет после раскола 2001-го НТВ продолжало жить, дышать, выдавать какую-то отличную от других картинку. Надо признать, это тоже было временем расцвета. Но это уже не моя история.

— Вы были лицом, одним из лиц этого «золотого века». Часто горюете по, скажем так, утерянным возможностям?

— Нет. Я вообще не люблю вспоминать. И не люблю оглядываться. Не тот темперамент. Что было, то было. И слава богу, что это было в моей жизни.

Все мои жизненные развилки, они очень определенные. Ничего не переиграешь и не переиначишь. Да я и не хотела бы.

— Но есть же люди, в том числе, и из вашей прошлой жизни, выбор которых (и профессиональный, и человеческий) не стоил им карьеры. Вы как-то себе самой это объясняете? Ведь со многими из них вы рядом тысячу лет проработали, с кем-то даже дружили.

— Я без истерики смотрю на эти человеческие изменения. Не люблю драматизировать. В конце концов, всегда есть категория людей, которые нужны любой власти. И дело не только в профессионализме, но и в определенной человеческой гибкости, которую они могут проявить. Если мы не так гибки по-человечески и по-граждански, то это наши проблемы. Ну, значит, мы не можем. А есть люди, которые могут. Что тут обсуждать?

Другое дело, что у некоторых из этих людей, уверена, есть свой домашний ад и своя рефлексия по поводу того, что тоже было в их судьбе (например, тогда, когда наша судьба была общей). Мне кажется, у каждого человека есть свой набор переживаний. И, быть может, когда эти люди оглядываются назад, им больно. А может, они и не оглядываются вовсе.

— Если оглянуться, как следует, то мы с вами окажемся году, скажем, в 1986-87. За окном — Ленинград. А вы — озеленитель, так?

 — Не совсем. Мы занимались инвентаризацией исторических садов и парков. Между прочим, я на этом поприще даже сделала небольшую карьеру: стала ведущим специалистом, училась в аспирантуре, собиралась засесть за научную работу. Жила спокойно: работала, ходила в театры, общалась с друзьями, была замужем. Но случилось нечто, совершенно с моей волей или какими-то моими устремлениями, не связанное: 30 лет назад, то есть летом 1985-го, Ленинградское телевидение объявило набор в студию дикторов. 

Я телевизор не смотрела. Но об этом мне рассказала моя мама. Мамам все дети кажутся красивыми и умными. Мама спросила: может, интересно? Я посмеялась. А потом о том же самом мне рассказала секретарь директора нашего предприятия, и я ей говорю: ну о чем ты вообще? Но вышло смешно: моя телекарьера — абсолютно ее заслуга. Она без меня послала заявку и мою фотографию на студию. И потом мне уже рассказала, что я «прошла» отбор и теперь должна явиться на какие-то испытания. Я снова посмеялась и уехала отдыхать на юг. Дело было в сентябре.

— И ничего нигде не екнуло? 

— Нет. Я замечательно и спокойно отдыхала. Вернулась и буквально на следующий день, мне позвонили на домашний телефон: «Приходите на первое испытание!» То есть, это все — цепь случайностей. Вернись я на день позже — никакого звонка, никаких испытаний. И никаких сожалений! Я ведь не то что не болела никаким телевидением тогда, я вообще не знала, где оно находится. Да и телевизор не смотрела. У меня была довольно насыщенная жизнь и без этого.

Мне было 29 лет, а диктору, согласно объявлению, следовало быть не старше тридцати. В общем, я пошла на первый тур. Желающих было человек сто. До сих пор помню одну женщину, которая казалась старше 30, но ей, видимо, было меньше. У нее такая интересная прическа была, как будто она просто вынула бигуди и не расчесала волосы. И она сидела и громко рассуждала: интересно, когда будут проводиться эти занятия, потому что с ее загрузкой ей не всякое время подойдет. И я поразилась: надо же, какая самоуверенная женщина — она уверена, что пройдет и все, а я — зачем я сюда пришла, что я тут буду делать? Но я как-то прошла первый тур, второй. И мне один знакомый даже сказал: «Можешь гордиться, это уже не позор — дойти до второго тура. На третьем тебя, конечно, срежут, так что можешь не ходить».

— Но вы пошли. 

— Тут уж врубился комплекс отличницы: что значит не ходить? Третий тур заключался в том, что мы читали какие-то стихи и что-то говорили на камеру. Испытывающие нас должны были оценить, как мы выглядим в кадре. При этом буквально через неделю по основной работе мне надо было уезжать в долгую командировку. И я ужасно мучалась: соглашаться, отказываться. Вроде это — работа, а это — баловство какое-то, но раз уж ввязалась… И я подошла к режиссеру, который записывал наши испытания и прямо так говорю: «Знаете, вы мне сейчас скажите, я вообще прошла или нет?» И он ушел советоваться со своими. Они долго обсуждали, потому что брать меня не хотели. Потом я посмотрела пленку и поняла, что у них были за сомнения. Не знаю, сохранилась где-то эта запись или нет — я не хотела бы, чтобы она сохранилась, — но там я сидела, вжав голову в плечи, в платье с воротником-хомутом из коричневого бархата, которое взяла взаймы у сестрицы. Почему-то у меня на нервной почве покривился рот. И говорила я исподлобья. Страшная картина. 

— Смешно. 

— Я после просмотра этой записи чуть в реке Карповке не утопилась, а вам смешно. Но меня в итоге взяли. И когда редакция информации ленинградского телевидения стала искать новые лица, в частности для программы «Телекурьер», из нашей группы отобрали две пары мальчик-девочка для того, чтобы испытать боем уже в реальных условиях. Кстати, из-за этого я пропустила свадьбу своей московской подруги. И она со мной два года не разговаривала.

— Люди не то что подруг, семьи, детей, жизнь всю кладут на алтарь ТВ, а вы так спокойно рассказываете. Как будто у вас есть какая-то прививка от телевизионной болезни.

— Все события по нарастающей развивались. Тогдашний «Телекурьер» — это по субботам выезжали две бригады на микроавтобусах, один ведущий в одной бригаде, второй — в другой, снимали разные сюжеты субботней жизни города и отсылали эти бобины на студию. Называли это «полуживым» эфиром, потому что все монтировалось с колес, и вечером передача уже была в эфире. В общем, в такой вот субботний рейд взяли меня. Сказали: снимем один сюжет, не получится — в помойку, получится — значит, поучаствуешь. Мне досталось снимать о наборе ребят в Вагановское училище.

— Ну да. Ленинградское же телевидение.

— Я до сих пор помню: когда я ехала в метро на съемку, у меня от страха сводило живот, мне было плохо физически. Я сидела и думала: зачем я это делаю, куда я прусь, нужно развернуться и уехать. Я приехала туда, совершенно не понимая, что делать, а там вестибюль и мамаши раздевают детей: мальчики и девочки, которые идут в балет. Приезжает съемочная группа и понятно, как смотрит на меня. Они говорят: «Ну че, хочешь — начинай». У меня иногда бывает, что от страха несет. Вот меня от страха и понесло: я представилась в кадре, потом подвалила к этим ребятам и стала их спрашивать — единственное, что мне в голову пришло — любят ли они сладкое. И они, зайки, стали колоться и говорить, что они любят сладкое. А потом я их стала спрашивать, как же так — им придется разлюбить сладкое, неужели они к этому готовы? И они очень смешно говорили о том, что «ради искуйства» они готовы даже не есть шоколад. Получилось очень забавно, потом мы добавили интервью с преподавателями, что-то досняли, и получилась такая живая забавная зарисовка. Для меня все это было — как в тумане. Но, когда закончилась эта съемка и я с каким-то помутненным взором выползла вниз прощаться с бригадой, Толя Ильин, оператор, кстати, очень непростого характера, как потом жизнь показала, он взял и поцеловал мне руку. Я в ошалении на эту поцелованную руку посмотрела, после чего редактор Слава Нечаев сказал: «Ну, теперь поехали на студию». Мы вышли и сели в его «жигули» (группа уехала на автобусе). И это очень смешно — мне почему-то запомнилось, что «жигули» у него были зеленого цвета. Как потом выяснилось — они были кремовыми. Можете себе представить, в каком я была состоянии?

— И, наконец, заболели телевидением?

— Не знаю, но я стала работать внештатником и болтаться по коридорам телестудии, соответственно. Ставок в редакции информации не было. Меня определили в редакцию писем. С тех пор я ненавижу обратную связь с телезрителями, потому что это была перестройка, и люди писали письма тоннами. А в моем ведении были самые ходовые редакции: информации и публицистики. По тогдашним правилам надо было все письма читать и на все отвечать. Но не лично, а добиться ответа от редакции, от тех людей, которым, собственно, писали. Я носила эти письма авоськами домой, мы их обрабатывали с мамой, я это делала по ночам, все еще пытаясь совмещать это так называемое телевидение с нормальной работой. Кончилось тем, что я бросила аспирантуру.

— А ведь у вас могла бы быть нормальная человеческая жизнь.

— К концу 1986-го года мне показалось, что я сделала громадную ошибку, потому что никакой перспективы в этой моей телевизионной жизни нет, я работаю раз в месяц на программе «Телекурьер», а в остальное время сижу в отделе писем на крохотной зарплате. Без всяких перспектив. Среди женщин, обрабатывающих эти письма. В этот момент я еще и разошлась с мужем, который сильно не одобрял мой поход на телевидение. В общем, все в жизни пошло наперекосяк и я задепрессовала.

— Драматургия, как правило, устроена так, что в этот момент в жизни Золушки появляется Фея.

— К началу 1987-го года я понимала, что я полный вообще лузер и ничего не удалось. Я шла, опустив голову, по телевизионному коридору и уперлась прямо в режиссера Кирилла Михайловича Шишкина, который совсем недавно начал делать с Невзоровым передачу «600 секунд». И от них только что по своим личным причинам ушла ведущая-девушка. И Шишкин тоже шел, опустив голову. И уткнулся в меня. Мы посмотрели друг на друга. И вдруг он говорит: «О, а ты не хочешь попробоваться в программе „600 секунд“?» — «Хочу!» — «Завтра выезжаем на съемку».

— Это был тот самый пожалуй, удивительный момент в жизни нашего телевидения. Когда вот еще вчера оно было такое центральное и каменное, а сегодня, прямо на наших глазах, сделалось живым, актуальным, свежим: про меня, про страну, про людей. Как это происходило изнутри?

— Тогда еще не считали рейтинги, но то, что нас все смотрели, это правда. И я скажу больше: мне кажется, что именно тот период — это короткий золотой век Ленинградского телевидения, когда все его смотрели. 

Оно быстрее развернулось. К тому же, так вышло, что именно в этот момент на ленинградском ТВ оказалась критическая масса тридцатилетних, которые уже что-то умели: операторы, режиссеры, ведущие. И мало того, что они что-то умели, они реально хотели это делать. И все совпало. И понеслось! «Телекурьер», «Монитор»,«Пятое колесо»,«Музыкальный ринг», потом еще «Общественное мнение», передача, которую Максимова делала. А в молодежной редакция — «Открытая дверь», ее «Сквозняк» у нас называли. То есть возникла какая-то серия передач на разные зрительские какие-то вкусы, и это все пользовалось безумным спросом, безумным. Ну и «600 секунд», разумеется.

— О, сколько молодых людей того поколения пошло в журналистику только потому, что первым человеком с микрофоном в кадре, которого они увидели, был Невзоров.

—  «600 секунд» — это совместный продукт нескольких людей. И все рождалось на коленке. Ведь что такое изначально 600 секунд — это 10 минут времени после программы «Время», которые давали на региональные (в данном случае, ленинградские) новости. Они обычно начитывались диктором за кадром под видео. Типа «Сегодня первый секретарь встретился…» В общем, никому не нужная и никому не интересная история. И вдруг эти 10 минут отдали под что-то новенькое. И сначала была сделана такая клиповая десятиминутка с короткими сюжетами, даже без ведущих. А потом — появились мы, трое ведущих. Почему-то все забывают, что еще Вадик Медведевбыл ведущим.

И еще, конечно, что-то в воздухе произошло. Стало можно говорить обо всем. И говорить своим голосом. Цензура умерла прямо на наших глазах, если не сказать руках: у нас в конце коридора был кабинетик, куда нужно было относить эфирную папку для того, чтобы тебе ее завизировала специально сидевшая там тетенька по охране государственных тайн. В какой-то момент это было очень формально, а в какой-то момент вдруг оказалось «некогда» и мы решили «не пойдем». А в какой-то момент оказалось, что этой комнаты уже нет — она растворилась, как в Хогвартсе: только что дверь была и нету. И вроде как никогда не было.

— Но из «600 секунд» вы ушли.

 — В какой-то момент все стало слишком уходить в политику. А я всегда исходила из того, что делаю городские социальные новости.

— Конфликт?

— Ну, да, мы не сработались. Неважно. Я не люблю на эту тему говорить. Во всяком случае, в какой-то момент я ушла на более или менее официозную телестанцию «Факт».

Там я стала маяться в ощущении, что я опять не ту развилку прошла. Что все неинтересно, маета. Но тут в Петербург приехал Саша Гурнов. И передал мне приглашение поехать в Москву на, так сказать, зарождающееся российское телевидение.

— Это было от Добродеева приглашение? 

— Приглашение передал Гурнов. Но инициировал его, разумеется, Олег. Вначале я наотрез отказалась: я же вся такая питерская-питерская, какая Москва? Но на стажировку приехала. Все еще сидели в Останкино. Это еще не было российское телевидение. Но это был конец 1990-го года. Ельцин свое распоряжение о российском телевидении уже подписал.

— Не могу себе представить этого знакомства. С одной стороны, вы — из Петербурга, главная телевизионная ведущая. А с другой стороны, все те, кто вел ТСН. Как вы знакомились?

— Да, уже была программа ТСН и утренняя программа. В утренней программе тогда работал Женя Киселев и Олег Добродеев, а в вечерней — Гурнов, Миткова и Осокин. Я со всеми ними познакомилась, сделала даже какие-то сюжетики для утренней программы, и даже один раз — вот анархия, вот это вообще сейчас даже представить себе невозможно, — меня в глухой ночи выпустили провести один выпуск ТСН. Очень смешно было. 

И, поскольку я сама вполне случайно попала на телик, какого-то прям пиетета перед ними, наверное, столь же случайно попавшими туда, не испытывала. Познакомились и познакомились, тут же перешли на «ты», поскольку все были одного возраста. Я пробыла свою стажировку и вернулась домой. Вскоре после этого Олег [Добродеев] предложил мне быть ведущей в новостях нового российского телевидения.

И я сказала: «Я не хочу ехать. Давай я буду, ну не знаю, ленинградским корпунктом!» А он ответил, что денег на корпункт у телеканала нет. У меня был последний аргумент: «В Москве мне негде жить». И он сказал: «У нас есть служебная гостиница на улице Ямского поля». В общем, 8 марта 1991 года я сошла с перрона с одним чемоданчиком, думая, что это временная история — поживу в гостинице, немножко поработаю, потом вернусь в Питер. И все.

 — «Все» в смысле начало или в смысле — конец?

— Слушайте, я Добродееву сразу честно сказала: я — провинциалка. Больших новостей не знаю и в жизни не делала. Я даже не понимаю, как к этому подступиться. Для меня половина слов, которые в федеральных новостях употребляют, незнакомы, не говоря уже о людях, которых я не знаю. В этот момент в кабинет зашел какой-то человек, тоже молодой. И Олег нас познакомил. Он сказал: «Это Николай Карлович Сванидзе, он будет возглавлять у нас отдел сбора информации. К нему ты можешь всегда обращаться для того, чтобы он объяснил, кто есть кто, помог сориентироваться и прочее». Ну и, вжав голову в плечи, я стала работать. Коллеги в этом смысле мне были не чета: Гурнов, Ростов и Киселев, — они же с иновещания пришли. А сам Николай Карлович, страшно сказать — институт США и Канады! В общем, я не просто чувствовала себя случайным человеком в этой компании. Я все время боялась, что меня разоблачат.

— Но именно вам, тем не менее, доверили вести первый в истории выпуск «Вестей» 13 мая 1991 года.

— Ой, это чистая случайность, на самом деле. Дело в том, что мы не знали точно, в какой день будет начало вещания. И мы в рабочем режиме готовили выпуски, чтобы стартануть в день икс. Так получилось, что этим днем оказалось 13 мая. Меня не выбирали на эту должность. Так совпало. И понеслось.

— С конями. 

— С конями, да. Нам потом долго писали внимательные телезрители, что они не так запряжены, что художник не знает, как там оглобли располагаются.

Вообще я первые месяцы работы в «Вестях» вспоминаю как беспрерывный кошмар. Главное, что мне пришлось освоить — верстку. У меня же в Петербурге на «600 секундах» был салат «Весна»: сваливаешь все в кучу, и чем контрастнее сюжеты, тем лучше. А здесь-то должна была быть логика какая-то. И именно Добродеев меня однажды выучил раз и навсегда. Одну мою такую версточку Олег Борисыч так разобрал на летучке, таким катком по ней прошелся. И я запомнила логику верстки новостного выпуска на всю жизнь.

— А потом был первый вызов новому российскому ТВ. Переворот в прямом эфире. «Вести» в тот момент все еще возглавляет Добродеев, а вы… 

— А у меня отдельная история. Ровно в эти дни я была в Петербурге: заболела мама и я уехала решать срочный вопрос с госпитализацией, с врачами. И отключилась от всего. Прекрасно помню, как я узнала том, что произошел путч: мы приехали встречать поезд из Москвы, которым приезжала моя старшая сестра, чтобы тоже участвовать в эпопее по спасению мамы. И вот мы стоим на перроне, встречаем этот ранний поезд и происходит что-то необычное: пару минут никто из поезда не выходит. Оказывается, в это время по радио, которое внутри состава, шли сообщения ГКЧП. И люди стояли в вагонах и слушали. Первой на перрон вышла проводница с перекошенным лицом, потом — пассажиры. Люди со странными лицами тихо и печально шли мимо нас. А сестра сразу спросила: «Вы что, вы знаете, что переворот?» Дальше мы уже побежали в машину, врубили радио, потом я стала звонить Добродееву: «Олег, мне приезжать?» Он говорит: «Не надо, занимайся матерью, если что, я с тобой свяжусь, не приезжай». В общем, я металась по Питеру, занималась мамой, и мне дико мешал путч, потому что все не работали, а говорили о политике, а мне нужно было, чтобы работали и лечили маму. 

— А вообще такое с вами было, чтобы профессия побеждала человека?

— Как правило, это было связано с ажиотажем, когда ты очень хочешь что-то выдать в эфир и упускаешь то, что сейчас называется верификацией фактов. Я, например, однажды прямо под Новый год Собчака отправила в отставку, не проверив факты. Собчак потом мне рассказывал, что я испортила ему новогоднее застолье, потому что он всю ночь пытался понять, откуда это? 

— В 1991-м все как-то быстро пришло в норму и воспринималось как победа добра над злом, будущего над прошлым. Но прошло всего два года и наступил 1993-й. И вы — снова в прямом эфире. И что-то надо говорить. Кто решает что и как?

— У меня воспоминания о 1993-м как о каком-то кошмаре непреходящем. Там все оказывается труднее и страшнее, чем два года назад. Сейчас уже можно сформулировать вопросы: кто допустил какую-то роковую ошибку, почему не случились хоть какие-то договоренности, как могло дойти до того, что бомбили, обстреливали здание? Как вообще могло дойти до такого, что обстреливали парламент? Но вопросы — это сейчас. А тогда — нескончаемый кошмар. Вы же помните, все началось с «Останкино», с отключения вещания. Наша редакция как раз сидела в телецентре, но меня там не было. Когда оборвался эфир, я тут же рванула на Яму (телецентр на улице Ямского поля — прим. «Медузы»). Надо было готовить выпуск. У нас была возможность выйти в эфир из резервных студий. Редакция туда перебралась: отключать вещание было нельзя! Люди должны узнавать, что происходит. 

— Кто-то контролировал, какую информацию давать в эфир, какую — нет?

— Нет. Это были, что называется, боевые сводки в режиме реального времени. Мы получали информацию по телефону, от наших корреспондентов, которые ездили по городу, от очевидцев, которые звонили в редакцию, из каких-то агентств, с которыми тогда было худо. Мы лепили все, что приходило, и выдавали в эфир. Без какой-либо другой задачи.

Удивительная штука: когда ты занят, то не концентрируешься особо на опасности. Но я помню в какой момент по-настоящему испугалась: когда под окнами раздалась автоматная очередь. И я поняла, что значит выражение — искать пятый угол. Потому что у здания на Яме вся стена — это окна. У нас — второй этаж. И скрыться некуда. 

И еще помню, под утро я пошла к сестре на Тишинку, чтобы поспать несколько часов, а потом вернуться на работу. И я легла, закрыла глаза и взмолилась о том, чтобы все, что вокруг, оказалось мороком, кошмаром, который — я посплю — и рассосется. Так с болезнью бывает, когда после ночи бреда утром спадает температура. Я проснулась под канонаду. Это на Пресне начался бой, началась стрельба. И я рванула на работу и там уже по CNN видела, как стреляют по Белому дому.

— Я знаю людей, которые во время «Норд-Оста» ложились спать с включенным на серое шуршание телевизором, чтобы, если штурм (ведь его станут показывать в прямом эфире), проснуться  и мчаться на работу.

— «Норд-Ост» — это особая история. Мы тогда все в обнимку с телевизором, конечно, были. Помню, как я ездила по городу с, разумеется, включенным радио, останавливалась возле магазинов, где продавались телевизоры, забегала туда, чтобы посмотреть картинку происходящего. И я была не одна такая — люди просто вваливались в эти магазины толпами. В любое место, где можно было что-то увидеть, что происходит, они прибегали. И это был отдельный кошмар. Вообще столько кошмаров было, когда сейчас оглянешься. 

До 1997 года я отработала в «Вестях». А потом все кончилось.

— Что случилось?

— Сейчас понимаю: я подорвалась на первой чеченской войне. Если помните, мы эту войну информационно проиграли — я имею в виду российское руководство. Генеральная линия «мы правы и мы единственные, кто носитель истины», — это не состоялось. Ее неумело как-то пытались организовать, но не получилось, потому что в тех же «Вестях», где я работала, постоянно появлялись сюжеты о том, как страдает и погибает мирное население, как бездарно проводятся те или иные операции. А я мало того, что пацифист, я с самого начала войны понимала, что это страшная трагедия, которая непонятно чем кончится. С плохими прогнозами просто: они обычно сбываются. Эта война обернулась гуманитарной катастрофой для всех. А у меня, в связи с пацифистским уклоном моих новостных выпусков, просто были неприятности на работе.

— Нервы не выдерживали? Я слышала, вы однажды заплакали прямо в эфире.

 — Я даже предполагаю, в какой момент: мои коллеги, немецкие журналисты, сняли материал в Грозном про двух мальчишек. Оба были полукровки. И оба остались без родителей: остальных сирот забрала родня, а эти остались жить в развалинах Грозного. В Германии эта история вызвала всплеск эмоций. И мне позвонила продюсер, моя знакомая, и сказала: не хочешь ли ты взять в эфир материалы? Я взяла видео, написала текст и выдала сюжет в эфир. У меня ощущение, что после того, как я в эфире этот сюжет увидела, у меня в глазах стояли слезы. А так, чтобы прямо реветь, — ну нет, конечно.

— Но это, конечно, невиданная по нынешним временам свобода: берете в эфир, что хотите, сами сюжеты делаете, сами выбираете.

— Мы делали «авторские новости». Я сегодня об этом вспоминаю и мне так странно, что это вообще было возможно. Но тогда такое было в порядке вещей. Как каждому ведущему казалось, как виделась новостная повестка, так он и делал. И новости мои отличались от того, что делал Флярковский, новости Флярковского отличались от того, что Юра Ростов делал и так далее. В какой-то момент это, видимо, кончилось. А потом у меня стали возникать постоянные неприятности и стычки с руководством. Впрочем, руководство тоже все время менялось: убрали Попцова, потом был Швыдкой, после Швыдкого на короткое время поставили Сванидзе. И вот Сванидзе меня из «Вестей» и выпер. 

— Нормальное завершение совместной работы. 

— Сейчас я Коле даже благодарна. Тогда он сказал мне, возможно, справедливую вещь: надо перестать самовыражаться в новостях. Он был прав. Время авторства заканчивалось. Наступало другое время. Он мне тогда сказал: «Делай другую передачу, а из новостей я тебя убираю».

— А вы обиделись и ушли?

— А я сказала, что я тогда вообще ухожу. И, кстати говоря, в тот момент именно Добродеев позвал меня на НТВ.

— Складывается ощущение, что Олег Борисович как-то забегал все время немного вперед и оттуда всех зазывал в светлое будущее.

— Да. Надо сказать, что за пару лет до этого отношения между «Вестями» и НТВ были уже непростыми и даже трагическими: НТВ встало на ноги, их новости были очень сильными, появилось вот это «Новости — наша профессия». И люди из «Вестей» уходили туда целыми бригадами. Не только потому, что там больше платили. Но и по тому, как все развивалось: престижная, сильная, технически оснащенная и какая-то такая красивая компания, куда было круто уйти. И я помню, как меня добил случай, когда Сережа Морозов (в настоящее время корреспондент информационной редакции НТВ — прим. «Медузы») уходил. Он был редактором-международником в моей бригаде. Я его очень ценила, потому что он был замечательный, грамотный и прочее. И когда он пришел ко мне и сказал, что он уходит на НТВ, помню, я почти расплакалась: «Мне нечем аргументировать, я не могу тебя уговорить остаться, но я очень расстроена».

— Пройдет несколько лет и многие из тех, кто ушел в конце 1990-х, снова вернутся в «Вести».

— Потому что туда опять придет Олег, который модернизирует новостную службу РТР и опять позовет ребят за собой. Такой наш Моисей профессиональный: водит за собой народы. Но вот в 1997-м Добродеев позвал на НТВ меня. Причем интересно, что в этот момент, уйдя из «Вестей», я получила сразу несколько предложений. В том числе, например, предложение вести программу «Время». Ее сделал Саша Любимов, который тогда короткое время заправлял в новостях на Первом канале. И вот тут возник Олег.

— Неужели колебались?

— Я приехала говорить с Добродеевым и сказала: «Что я у вас буду делать? У вас есть новости, которые ведут Осокин и Миткова, там нет необходимости что-либо менять. Мне нет места». Он сказал: «Что-нибудь придумаем». Меня это очень смутило, потому что «что-нибудь» — это так неопределенно. Но едва я доехала от Останкино до Ямского поля, как Добродеев мне перезвонил: «Я придумал. У нас есть программа „Герой дня“. Там меняющиеся ведущие. А надо, чтобы формат был с определенной историей, под одного человека — ты можешь попробовать». И вот за это предложение я ему страшно благодарна, потому что это были два с половиной года невероятного драйва.

— Сейчас такого жанра на нашем ТВ нет: ежедневное актуальное интервью. Но я и не могу представить, где набрать столько героев.

— Это довольно трудно: каждый день должно быть попадание, должен быть найден нужный человек, тема, вопросы, согласие.

— Неужели у вас вообще не было «консервов»?

— Представьте себе.

— Как вы держались?

— Не знаю. Но я чувствовала себя хорошо. Не вышли мы в эфир только дважды за два с половиной года! Один раз технически не состоялся телемост: пропал сигнал. А другой раз — не поверите — не помню.

— Ваше интервью с Путиным — это уже апокриф. 

— Первое интервью с Владимиром Владимировичем я делала, когда он возглавил ФСБ. Он, я знаю, не любил приходить в студию. А мы — очень редко выезжали. Но тут был именно такой случай: мы поехали к нему на Лубянку и там записывали интервью. Оно было, прямо скажем, никакое. Я отлично помню, что он все время подчеркивал, что он чиновник, а не политик, что он всего лишь выполняет задачу. И я записала это интервью и подумала, что вряд ли он будет моим частым гостем, потому что скучно, неинтересно. Потом, правда, еще пару раз возникали ситуации, когда мне зачем-то нужно было его интервью в должности руководителя ФСБ. И я звонила в его приемную сама. И каждый раз он обязательно сам отзванивал и объяснял, например, почему он не может прийти. Но до премьерства он к нам больше не пришел в передачу ни разу. Тем не менее было ощущение, что он очень внимателен к просьбе журналиста, что и позволило мне на голубом глазу позвонить в приемную в августе 1999 года. До переизбрания Ельцина очень мало времени и вполне вероятно, это — преемник. И я звоню Кулистикову (в 2000-м — руководитель службы информации НТВ — прим. «Медузы»): «Володя, а не попробовать ли нам позвать Владимира Владимировича?» Ну он мне в своем духе: «Старуха, ты представляешь себе, сколько сейчас людей охотятся и пытаются взять у него интервью, ты это представляешь себе, все с ума посходили! Ну ты, старуха, даешь!» — «Но попробовать-то можно», — «Ну, пробуй, конечно, что, если тебе не сидится — пробуй».

— Узнаваемо.

— Ну это — Кулистиков. В общем, я по привычке звоню в приемную на Лубянке, а мне говорят, что Путина нет на месте. Разумеется, он в Кремле. Я прошу передать мою просьбу. И через короткое время мне отзванивает сам Владимир Владимирович и говорит: «Светлана Иннокентьевна, ну вы же понимаете — что я сегодня могу сказать? Как гром среди ясного неба я получил это повышение».

—  Вспоминается недавнее первое после назначения интервью нового тульского губернатора.

— Да, похоже. Но я тогда Путину ответила: «Владимир Владимирович, это вообще моя проблема — что спросить, а что ответить, я думаю, вы найдете. А вопросы у меня», — «Ну, а какие вопросы?», — спрашивает Путин. Говорю: «Вопросы я придумаю, вы только скажите: вы готовы?». И он сказал: «Ну хорошо, вы можете подъехать ко мне на Лубянку, я сейчас туда вернусь, и мы переговорим с вами». То есть, мне надо было приехать без съемочной группы, просто на разговор. Я поехала, по дороге судорожно с редакторами обсуждая, какие вопросы можно предложить, о чем говорить, как все это организовать и так далее. Мы с ним переговорили: я его всячески пыталась убедить, что это важно — появиться в этот день, что так вообще принято во всем мире: он должен выйти в люди в день назначения. И он сказал: «Ну хорошо, давайте тогда вот вечером, часов в восемь, вы приезжаете со съемочной группой в Кремль». Уже в Кремль.

Из этого интервью я помню только, что я в первый раз столкнулась с этим вот специфическим чувством юмора Владимира Владимировича. Потому что именно в том интервью я его таки спросила: «Что вы теперь скажете: вы политик или чиновник?» И он опять говорил о том, что это все равно должность не политика, а чиновника, он все равно настаивает на этом и прочее. А в конце я его спросила, а что он будет делать, если опять столкнется, как многие его предшественники, с ситуацией, когда люди выходят на улицы, садятся на рельсы, перекрывают дороги, стучат касками и прочее. И он переспросил: «Так выйдут или сядут?» А я говорю: «Ну, выйдут» — «Тогда сядут», — ответил Путин. Вот это я помню отлично.

— История того интервью — это же еще история про Кулистикова. Удивительного телевизионного начальника: талантливого, умного, хитрого, непредсказуемого, как бы отсутствующего, но все равно всем управляющего. Какие у вас с ним были отношения?

— Кулистиков был долгое время моим единственным начальником на программе «Герой дня». А надо сказать, что мы своей маленькой командой сидели на другом этаже — вот все на восьмом, а у нас комнатка на седьмом этаже была. И мы все время как-то отдельно были. И всякие сплетни и слухи, а также идеологические веяния нас обходили стороной. Не могу вспомнить, чтобы какого-то гостя мне «спустили» сверху. И с Кулистиковым было просто: мы с ним сверялись. Он звонил и спрашивал: «Ну, Светлана Иннокентьевна, кто там у нас сегодня?» Я отвечала, например: «Петров». Он: «Ну чего-то слабовато как-то, нет? А чего мы взяли-то его?» Я ему объясняла. Или он меня переубеждал. И мы начинали кого-то другого искать. Иногда он меня поддерживал. Например, звоню: «Володя, я не знаю, что делать, у нас никого нет, уже 4 часа, все пропало». Он: «Ну, ты должна понимать — передачка должна выйти в эфир». Вот это вот любимое его выражение было.

Помню как-то я решила позвать в эфир Лукашенко. Был как раз период, когда Лукашенко очень верил, что две страны объединятся и он будет президентом. Но НТВ он не любил, а тут приехал в Москву по делам государственным, и мы решили попробовать его зазвать. Долго разговаривали с пресс-службами и вроде договорились. И я говорю накануне Кулистикову: «У нас завтра должен быть Лукашенко». — «Старуха, ты понимаешь, Лукашенко — очень специальный человек. Он может кинуть в последний момент, к нему Евгений Алексеевич аж в его резиденцию приезжал, целовал траву и уходил домой. Он может все, что угодно, поэтому готовьте резерв, Лукашенко у тебя не будет, это можешь даже не сомневаться. А уж чтобы приехал сюда, в „Останкино“, в студию — да не будет этого! Ну, Света, ну ты вообще». На следующий смотрим, спецслужбы зачищают всю площадку от машин перед 17 подъездом. Я звоню Кулистикову: «Володь, вроде как зачищают и все». Он: «Даже не обращай внимания — как зачистили, так и снова вернут, не-не-не, не будет Лукашенко» — «Володь, к нам приехала служба безопасности, проверяет тут студию, коридоры, ходят». — «Да ну, перестань, им делать нечего, вот они это все» — «Володя, Лукашенко идет по коридору!» — «По какому коридору?!» — «По нашему коридору!» — «Да ты что?!» И дальше проход торжественный Лукашенко, сзади которого идет посольство в полном составе, куча охраны. И Лукашенко у меня был в эфире. Но самое смешное было потом, потому что потом Лукашенко мне сделал предложение быть у него личным пресс-секретарем.

— Эх, как по-другому могла бы сложиться ваша жизнь.

— Могла. Но не сложилась. Я отказалась. А он говорит: «А ты что, меня не проводишь, что ли?» И вот мы идем этой толпой с Лукашенко по коридору, сзади куча народа, люди, случайно выглядывающие из кабинетов, тут же назад втягиваются. Выходим на крыльцо 17 подъезда, а под ним в то время жила собака, у которой родились щенки. И вот один щенок телепает поперек крыльца, а мы с Лукашенко, значит, торжественно выходим. И тут же один из охранников кидается, хватает щенка за шкирку и отбрасывает в сторону. Я тут же встаю в стойку: «Да что ж такое, чем щенок-то помешал?!» А Лукашенко на меня оборачивается и так говорит, прямо глядя мне в глаза: «Та яму ш не больно!». Никогда не забуду.

    — Мне кажется, единственный, кто к вам не приходил, — Горбачев. Так?

— Я с Горбачевым делала интервью для документальных фильмов. Одно из наиболее запомнившихся — после смерти Раисы Максимовны. Мы как раз делали фильм «Первая леди», потому что было понятно, что Раиса Максимовна угасает, уходит. И, когда фильм был почти готов, ее не стало. И было понятно, что нужно сделать интервью с Горбачевым. И было безумно трудно его уговорить. Но я как-то уговорила. И интервью состоялось. И, помню, мы с ним разговаривали, разговаривали, а в конце, я уже закончила практически, и он вдруг говорит: «А вы знаете, ночью тут раздается звонок по телефону, я беру трубку — а там ее голос». И слезы в глазах. Это был очень тяжелый и очень сильный момент.

— Зачем вы пошли в ток-шоу? 

— Опять обстоятельства. В 2000-м году ушел Добродеев.

— Опять Добродеев!

— Ну да. На его, освободившееся, место пришел Женя Киселев. И у него получилось очень много дел: «Итоги», административная колоссальная нагрузка, а еще ток-шоу «Глас народа». И он понял, что ему не потянуть столько. В какой-то момент я пробегала по коридору, мы столкнулись и он спросил, не хочу ли я попробовать вести «Глас народа». Я согласилась. И вела его весь этот трудный период — зима 2000-2001-го, когда громили НТВ, — и мы превратились в какую-то площадку безумия.

— Маленькая Болотная площадь.

— К началу 2001 года мы уже были в блокаде: к нам перестали ходить более или менее властные люди, которым появление на НТВ было опасно для карьеры. И шли одни и те же. И темы одни и те же. И общее состояние дикое.

Я, кстати, до сих пор, что бы ни случилось, хорошо отношусь к Герману Грефу. Он пришел ко мне в одну из самых последних программ, причем он был министром. И мне сказали, что он вроде бы согласился прийти в Останкино, мол, он самостоятельный человек и принял такое решение. А в последний момент — вот у нас вечером ток-шоу в прямом эфире, а днем я еду на работу, сама рулю своими «жигулями» и вдруг мне звонит редактор и говорит: «Слушай, кошмар, Греф отказался». Я помню, я тут же въехала носом в сугроб. Трясущейся рукой набрала приемную Грефа, попросила меня с ним соединить. И он, замечательный человек, не отказался со мной говорить, взял трубку и стал объяснять мне честно, что ему это просто сейчас вот нехорошо идти на НТВ. А было уже не просто «нехорошо», был апогей! Конец зимы 2001-го. И я просто чуть ли не зарыдала в трубку. Я сказала, что я умоляю его, вот просто умоляю, что могу сейчас выйти и встать в сугроб на колени и просить, чтобы он пришел. Он как-то засмущался, видимо, живо представил себе эту картину. И сказал: «Ну хорошо, я приду». И пришел.

А мне потом администратор рассказывал, что бедный Греф сидит в переговорной с кем-то из гостей, смотрит в телевизор, который показывает наши сумасшедшие НТВ-шные новости и говорит: «Господи, что я тут делаю, зачем?». Но не ушел.

— А потом начнется: опять приедет Добродеев, люди с портретами пойдут на одну сторону улицы Академика Королева, потом на другую… Переломанные судьбы, разрушенные телеканалы. И памятник той эпохе в виде нынешнего телевидения. Про которое, например, нельзя сказать, что оно непрофессионально.

— Разумеется, нельзя. Кто вообще сказал, что нынешние «Вести» сделаны непрофессионально? Они профессиональные, просто перед ними стоит совершенно другая задача.

— Но смотришь их, и кажется, что времени о котором вы рассказываете, не было. Вас — не было.

— Ну я, слава Богу, помню, что я была. И никто уже ничего не вымарает и не вычеркнет. Плакать о прошлом — бессмысленно. Но и делать вид, что ничего такого в моей судьбе не было, я не буду. За все что было — благодарна. А остальное — время рассудит.

Источник: Катерина Гордеева, Meduza.io, 

Фото: Wikimedia Commoms

Оцените материал
(1 Голосовать)
Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии.

Новости

Дни рождения

  • Сегодня
  • Завтра
  • На неделю
28 марта Ольга Романова

журналист, исполнительный директор движения «Русь сидящая», профессор департамента журналистики НИУ-ВШЭ

28 марта Дмитрий Брекоткин

актёр телевидения, участник творческого коллектива «Уральские пельмени» (бывшая команда КВН)

В этот период нет дней рождений.
28 марта Ольга Романова

журналист, исполнительный директор движения «Русь сидящая», профессор департамента журналистики НИУ-ВШЭ

28 марта Дмитрий Брекоткин

актёр телевидения, участник творческого коллектива «Уральские пельмени» (бывшая команда КВН)

30 марта Генрих Юшкявичус

член ФКК, советник генерального директора ЮНЕСКО, вице-президент ЕАТР

30 марта Дмитрий Потапенко

управляющий партнер Management Development Group, радиоведущий, писатель

31 марта Николай Грахов

Генеральный директор «Радио СИ» (Екатеринбург), член РАР

31 марта Андрей Воронцов

генеральный директор холдинга "Радио 45" (г. Курган)

01 апреля Владимир Познер

член Академии российского телевидения, ведущий программы “Познер” (“Первый канал”)

01 апреля Александр Сладков

автор и ведущий “Военной программы” на канале “Россия”

01 апреля Марина Королева

журналист, радио- и телеведущая, писательница, драматург, филолог, кандидат филологических наук, член Совета по русскому языку при правительстве России

02 апреля Николай Сванидзе

российский журналист и общественный деятель, ведущий ряда программ на российском телевидении и радио, преподаватель Московского института телевидения и радиовещания «Останкино», член бюро Союза журналистов Москвы

02 апреля Дмитрий Анисимов

заместитель гендиректора по информационному и общественно-политическому вещанию телеканала ННТВ (г.Нижний Новгород)

02 апреля Татьяна Лиманова

ведущая новостей

02 апреля Елена Фоминых

Генеральный директор Телекомпании "Борисоглебск"

02 апреля Сергей Белоголовцев

телеведущий, продюсер, шоумен

04 апреля Мария Винарская

член Академии Российского телевидения с 2010 года, продюсер 

04 апреля Армен Оганесян

советский и российский журналист, Заслуженный работник культуры Российской Федерации

04 апреля Павел Гусев

журналист, медиаменеджер, главный редактор и владелец газеты «Московский комсомолец», председатель Союза журналистов Москвы

04 апреля Дмитрий Нагиев

российский шоумен, актёр театра, кино и телевидения, теле- и радиоведущий.

04 апреля Ашот Габрелянов

российский журналист и медиаменеджер

04 апреля Алексей Дыховичный

кинорежиссер

04 апреля Антон Комолов

радио- и телеведущий