Люди не живут отдельной политической жизнью, сексуальной, все очень перемешано. Таким должно быть телевидение, такой должна быть информация. Но это всегда вопрос о вкусах. Есть люди, которые любят Дэна Разера или программу HARDtalk. А я на ней засыпаю. Мне ближе стилистика late night show. И я решил сделать что-то повеселее. Ну а второй и, пожалуй, главный движок «ЦТ» – рассказывать только о том, что действительно обсуждают: на улицах, в интернете, курилках. А это на конкретной неделе может быть и политика, и повышение цен на соль, и адронный коллайдер. Я считаю, что еще много неосвоенных информационных жанров. Например, сейчас я обдумываю жанр «информационного кабаре». Это более разухабистая, развлекательная программа, и я как раз сейчас думаю над форматом такой программы для одного маленького, но симпатичного канала.

– Следите за тем, что происходит на федеральных каналах?

– Аудитория главных каналов продолжает стремительно стареть. В погоне за телевизионной долей, за тем, что называется total, большие игроки сориентировались на стареющую аудиторию, потому что только она остается верна телевизору. Средний возраст ребят в дирекции прайма НТВ – 25 лет. А их зрителям – минимум вдвое больше. Когда я был пионером, это называлось «ухаживать за пожилыми». Можно считать это эйджизмом, но, ей-богу, есть что-то неверное в том, когда журналист 25 лет от роду пытается с утра до вечера угадать, что было бы интересно посмотреть сегодня в прайм-тайм бабушкам. Чем прекрасен [Константин] Эрнст? Несколько лет назад он понял, что велик шанс того – как в том анекдоте, – когда Михаил Муромов начнет навещать по воскресеньям на Ваганьковском своих поклонников. Ведь если продолжать делать программы только для тех, кто привык их потреблять, рано или поздно переедешь из своего начальнического кресла на кладбище. Поэтому пару лет назад Эрнст начал практически насильственно омолаживать аудиторию своего канала, делая вещи не всегда очевидные, типа проекта «Южное Бутово», шоу «Нибенименихилла», – но зато появилась программа «Большая разница», «Прожекторперисхилтон». Сейчас готовится ежедневное шоу с Иваном Ургантом. При этом в целом логика федеральных каналов остается прежней. Это по-прежнему министерство с гендиректором, автомобилем с номером АМР и синим ведерком на крыше, политбюро – очень советская логика. А у той же [Натальи] Синдеевой нет этой логики. Она создала предприятие (телеканал «Дождь». – OS) вопреки всем телевизионным привычкам. Но это крайности. А вот чего нам всем не хватает, так это федерального телеканала (general interest), который был бы специально нацелен на аудиторию 18–45 и говорил бы с ней на ее языке.

– НТВ последнего десятилетия ассоциируется не с «Центральным телевидением», а с «Программой максимум». Это был такой протестный ответ Кремлю? Запретили говорить о политике, тогда мы с вами поиграем во второсортные жанры.

– Однажды известный телекритик назвал «Максимум» людоедским шоу. На что мой коллега ответил: «В блокадном Ленинграде люди ели людей. После закрытия “Намедни” мы оказались в информационной блокаде и придумали “Максимум”». Я этот каннибалистский дискурс отказываюсь поддерживать. В программе были десятки блестящих расследований, оттуда вышли почти все лучшие репортеры и продюсеры НТВ. Но задумывалась программа действительно как этакая тарантиновская пародия на итоговый информационный формат. И ее первые выпуски были с двойным дном, с подтекстом, с пародией на жанр. Случилось это после закрытия программы «Намедни», когда коллективу нечего было делать, Леню [Парфенова] уволили, вводились новые информационные правила игры. Вот мы и решили натянуть желтую кофту Маяковского и прокричать о жизни за окном. «Программа максимум» – это, конечно, внутренний протест, когда нужно было показать жизнь так – крикливо, без прикрас. Ну, раз нельзя про то, се, то давайте наденем желтую кофту Маяковского и пойдем. Я сам сделал 7 или, может, 10 выпусков программы. Сейчас трудно представить, но когда-то мы показали большой аналитический сюжет о «звездах за неделю» в качестве шутки, а потом это расклонировали наши коллеги. И теперь на российском ТВ десятки программ о звездах шоу-бизнеса. Проблема «Программы максимум» в том, что ее расклонировали как на самом канале, так и на соседних каналах. Вместо того чтобы оставаться единственным enfant terrible, она определила стиль половины российского телевидения – целые каналы вон есть в стиле «Программы максимум». Но чем хорош большой канал? Он может быстро привнести разные виды интонации. То же «Центральное телевидение» было ответом на мое внутреннее ощущение, что крикливый телевизионный язык себя исчерпал. Я это физически почувствовал: лежал дома с простудой и смотрел разные телеканалы. У меня сложилось ощущение, что на меня нападают. Наше телевидение все-таки ведет борьбу с собственным населением, агрессивная подача… Может быть, я был ослаблен болезнью, и мне хотелось от этого защититься, но там кричали, что псы изнасиловали девочку, здесь еще что-то… Я понимал, что к такой манере разговора я не готов.

...............................

– Наше телевидение выглядит гораздо эффектнее, чем телевидение половины Европы. Где эти летающие камеры, где этот сложный монтаж? Всего этого там нет. С точки зрения денег, стиля, скорости наше телевидение прогрессивно. С точки зрения широты содержания – нет. Когда ты не можешь позволить себе полноценное содержание, когда создаешь внутри фигуры умолчания, то в основном концентрируешься на форме – начинаешь оттачивать блеск телевизионной шапки, как полетит у тебя кран в кадре и так далее. Чем больше запретов, тем начинаешь больше работать с формой. За последние 12 лет телевидение достигло абсолютного пика формы, но содержание было выхолощено. У нас вымерли даже элементарные развлекательные форматы. Ты никогда не думал, почему у нас появилась куча Снежан Посикух в стрингах, но ни одной Сьюзан Бойл? У нас она просто бы провалилась на кастинге.

– Существовала нравственная граница, которую вы не могли перейти в том или ином проекте? Мы понимаем нравственную границу Арама и Ашота Габреляновых – это Путин. У вас какая?

– Единственное, что нас останавливало, – это законы Российской Федерации, в частности закон о СМИ. Мне всегда казалось, что не страшно прослыть желтым, а страшно прослыть продажным. Не страшно быть массовым, а страшно делать заказуху откровенную. Я считаю, что у человека, который думает о своей кАрме больше, чем о кормЕ, так стоит вопрос.

– Чем вы сейчас хотите заняться?

– Либо присяга, либо бортничество и собирательство. Если присягать кому-то, поступать на службу, то только под очень понятную задачу: например, повысить долю телеканала вдвое. Или: омолодить аудиторию канала. Провести ребрендинг. Или создать новый канал. И такие предложения есть. А непосредственно сейчас мы с моими теперь уже широко известными коллегами создаем собственный продюсерский центр. У нас много идей для самых разных каналов. И рынок прекрасно знает, как мы умеем работать.

– Говорят, вы снова будете производить «Намедни»?

– Пока что это лишь идея. И если она и осуществится, то надо понимать, что в реинкарнации 2012 года это будет совершенно другая программа. Может, даже интернет-программа. Среди других идей, которые я рассматриваю, – создание на федеральной кнопке канала в канале. До 23 часов идет всем известный, популярный, массовый телеканал, после запускается телевидение с другой графикой, более молодежной эстетикой, абсолютно рассчитанное на тот тип молодой аудитории, который канал понимает своим. Только такими ковровыми бомбардировками сейчас можно омолодить аудиторию ТВ. Я такой канал в канале однажды сформулировал, программы даже придумал, сериалы, но пока не случилось. Помнишь, у Пелевина: «Когда-то в России и правда жило беспечальное юное поколение, которое улыбнулось лету, морю и солнцу – и выбрало “Пепси”». А нынешнее поколение журналистов чаще выбирает «пенсию». Телесобес.

Автор: Антон Желнов, Openspace.ru