О. Чиж― 21 час и 4 минуты в Москве, добрый всем вечер. Мы днем-то попрощались, а зря.

И. Воробьева― Да.

О. Чиж― Конечно, уже 21 час и 4 минуты, это время программы «Разбор полета», программы о людях, о решениях, которые эти люди принимают. Ирина Воробьева и Оксана Чиж.

И. Воробьева― И наш сегодняшний гость – ведущий телеканала «Дождь» и ведущий радио «Серебряный дождь», продюсер Михаил Козырев. Здравствуйте!

М. Козырев― Добрый вечер.

М. Козырев― Давайте начнем о главном, самое тяжелое решение было отказаться от наркотиков и алкоголя. Шучу.

И. Воробьева― Так.

М. Козырев― Наверное, очень непростым для меня решением было пойти на работу к Борису Абрамовичу Березовскому. Поскольку это был момент, когда я расстался с радио «MAXIMUM», это был 98-й год, и у меня на столе было одно предложение – это возглавить MTV как программный директор, это мне предложение сделал Борис Гурьевич Зосимов, MTV еще тогда не открылось, он набирал как раз для этого людей. У нас с ним были очень хорошие отношения, с сейчас – он вот недавно приезжал в гости ко мне в программу на телеканал.

И, в общем, он говорит: давай ко мне, наберешь людей, будем делать… Как бы MTV – это вообще мечта моя, ну, я так люблю музыку, и этот канал просто боготворил. И я ходил к нему на встречи, мы пытались понять, что за канал это получится.

А потом вдруг неожиданно мне позвонил один знакомый и сказал, что вот тут Березовский объединил свои медиа активы с Рупертом Мердоком, и собираются строить медиа-холдинг. С телевидением у Бориса Абрамовича в то время было вообще зашибись – у него был Первый канал.

И. Воробьева― Да.

М.Козырев: Мы такую чудесную хрень несли в эфире — это было время абсолютно беспредельной свободыQТвитнуть

М. Козырев― Тут все было нормально. А радио не было. И они хотели построить радиохолдинг с несколькими станциями. Я так очень аккуратно к этому отнесся, тогда еще не было сети, чтобы полистать. Но, в общем, того, что писали в газетах о Березовском, было достаточно, чтобы аккуратно, осторожно отнестись к этому предложению. И, короче, первоначально это смотрелось через его помощников вообще очень романтично, то есть выбираешь формат сам, обосновываешь его какими-то аргументами, Березовский подгоняет частоту – и вперед, гони вообще себе, какую хочешь музыку. Вот.

Но я, будучи, опять-таки, понимая, с кем имею дело, я, во-первых, попросил личной встречи – нужно было сильную наглость иметь, чтобы сказать: только с Березовским. Я вообще попросил встречи и с Березовским, и с Мердоком, и надо сказать, что и то, и то другое сошлось, только в определенном промежутке времени, не сразу. А с Березовским – он, значит, промолчал.

И вот, я помню, что я, такой одинокий, достаточно грустный хожу по городу и ищу диван – мне домой нужен был диван. И я выбираю какие-то диваны, и смотрю, что есть какой-то, вроде бы подходит по форме, но не подходит по цвету, и я подхожу к женщине, говорю: извините, а вот этот диванчик у вас не найдется вот какой-то другой расцветки? И она на меня вообще внимания не обращает. Я говорю: извините, вы, пожалуйста, услышьте меня, мне нужен диван другой расцветки. – Просто, вообще как будто муха жужжит.

И вдруг у меня телефон звонит, я беру его и говорю: да, здравствуйте, да, могу говорить. С Березовским? О’кей. Здравствуйте, Борис Абрамович. Когда? Через час? Хорошо, я буду, договорились.

Вешаю трубку, и женщина вот так приподнялась на стуле, смотрит на меня и говорит: у нас столько расцветок этих диванов!

И через час я оказываюсь у него в приемной, где сидят так вот рядком люди, которые все до единого мне известны – это все очень-очень известные люди, в основном медиа-магнаты, какие-то телеведущие, политики – они все сидят и ждут своей очереди. И выходит его помощник и говорит: Михаил, пожалуйста – и я перед этими всеми прохожу к нему в кабинет.

Кабинет у него тогда напоминал такой длинный коридор, в середине стоял длинный стол, и он периодически выбегал из какой-то двери неожиданно, садился на стул, быстро решал вопрос и убегал в другую дверь. И вот так проходили все переговоры.

И он: здравствуйте, Мишенька, значит, вот такая задача, надо радио… Я говорю: Борис Абрамович, давайте начнем вот с чего: я политикой заниматься не буду. Если вы меня хотите взять, я готов делать разные музыкальные станции, идею я вам предложу, протестирую ее, финансово обосную, но вот политикой – никогда. Он так помолчал, потом говорит: Мишенька, неужели вы думаете, что какая бы то ни было радиостанция может быть свободна от политики? Любой формат – это и есть политика.

И дальше мы с ним 40 минут рубимся на тему того, что означает, например, делать музыкальную станцию из западной музыки, или из отечественной музыки, и при этом быть свободным от политики. И я как-то его убеждаю в конце, и он говорит: ну, хорошо, давай начнем, я обещаю тебе, что я в это лезть не буду.

И когда я вышел, а потом еще получил результаты от Бориса Гурьевича, что мое представление MTV, там с группами, я не знаю, там, «Tequilajazzz», например, или, там, «Маша и медведи», или «Танцы Минус», и его понимание MTV с группами в основном, там, «Иванушки International» или певцом Юрием Шатуновым, резко отличаются друг от друга, то я принял решение пойти к Березовскому.

И надо отдать ему должное, что он это обещание сдержал, то есть, ни разу за многие годы работы он не звонил мне – точнее, звонил, но никогда не звонил с целью: запихни-ка, пожалуйста, вот эту новость в новости; или, например: вот эту песню сейчас надо поставить, покрути ее 8 раз в день. Он звонил только в восторге, он мне говорил: послушай, вот этот Сплин — «Гни свою линию», кто это такие? Это такая офигенная песня! Или, там: вот этот саундтрек «Брата 2» послушай – это такой восторг!

То есть, он реально перся от того, что мы делали на «Нашем радио».

И. Воробьева― То есть, Эммануил Гедеонович в «Дне радио»…

М. Козырев― Конечно, это все родилось в моем кабинете, поскольку…

И. Воробьева― Миша, кто вы по отчеству? – Ну зачем вам?

М. Козырев― Да, да. Натанович. Так вот, послушайте, Михаил.

О. Чиж― Жаль, что мы не знаем, кто был помощницей.

М. Козырев― Кого? Моей?

О. Чиж― Нет. Тогда в той самой приемной, потому что, может быть, это тоже прообраз, нет?

М. Козырев― Если вы намекаете на то, что у нас в спектакле на радиостанции все спят друг с другом – ну, конечно, это выдумка!

О. Чиж― Нет-нет, ни в коем случае!

И. Воробьева― Вы все молодцы!

О. Чиж― Очаровательный голос у женщины.

И. Воробьева― В общем, понятно, да.

М. Козырев― Кстати, помощницу озвучивает в спектакле Лолита Милявская.

И. Воробьева― Да вы что!

М. Козырев― Да. Там вообще все голоса – там Коля Фоменко озвучивает этого алкоголика, которому мы дозваниваемся на Дальнем Востоке.

О. Чиж― Вот Фоменко узнаваем, да. Вот Лолита Милявская – это сюрприз сейчас.

М. Козырев― Да, это так. Я вынужден в этом признаться – и сотрите, пожалуйста, это кусочек эфира. Не расшифровывайте его.

О. Чиж― Неужели тогда в 98-м году действительно было одно предложение после «MAXIMUM»? Это же просто сложно представить.

М. Козырев― Два.

О. Чиж― А второе появилось… до Березовского.

М. Козырев― Были какие-то, которые я всерьез не рассматривал. Конечно, там несколько – там, «Русское радио», например, сразу меня позвало к себе. То есть, Сережа Архипов позвонил и говорит: чувак, приходи, у нас тут такие есть возможности, мы еще как раз новую частоту подкупили. Вот, я пришел с ним, с Кожевниковым, поговорил, в общем, сказал тактично, что это прямо вообще не моя дорога.

А из серьезных было вот эти два. И, главное, что самым привлекательным в предложении Березовского была идея того, что я сам придумываю форматы, мне дают частоту, и я имею, в общем, полный карт-бланш их осуществлять так, как хочу.

Золотое было время! Кто бы мне сейчас дал частоту?

И. Воробьева― Дайте кто-нибудь частоту Михаилу Козыреву.

Слушайте, а почему вы с «MAXIMUM» ушли?

М. Козырев― Там возник в какой-то момент по следам телевизионной программы «Сумерки», которую я вел на НТВ, и которая была такой частью большой антинаркотической кампании, я ее сам, в общем, вел. Возник конфликт с генеральным директором, с Русланом Терекбаевым, который посчитал, что я слишком мало времени трачу на программирование станции, но слишком много времени трачу на собственный промоушн. И этот конфликт оказался неразрешим, и пришлось покинуть станцию. Но это не единственный подобного рода конфликт в медиасреде, такое бывало.

О. Чиж― А давайте отмотаем еще раньше, почему вообще радио? Вот вы же медик.

И. Воробьева― В армии служили, потом на врача пошли учиться – ну, как так?

М. Козырев― Не потом, меня забрали в армию уже со второго курса, это, в общем, мединститут – это был такой наиболее вменяемый и приличный способ откосить от армии. То есть, я бы с удовольствием поступил в какие-то гуманитарные вузы. Но, во-первых, в Екатеринбурге перспектива еврейского мальчика приехать в Москву и куда-то поступить всегда рассматривалась как несбыточная вообще, нереальная. Как только я заикался о том, что, вот круто бы было, я вообще хочу, там, я не знаю, МГУ ли, там, журфак, то мне люди крутили у виска и тут же рассказывалось, наверное, пять или шесть историй о каких-нибудь Грише Винере, Иване Лейбнице и прочих, которые уже до меня ездили и пытались, их выводили в коридор и говорили: послушай, не надо даже пытаться вообще, просто вали отсюда туда, откуда приехал.

А в мединститут мы поступили веселой компанией, нас из одного класса поступило семеро. Я был золотым медалистом, поэтому мне нужно было только один экзамен сдавать, который я сдал так – на раз. Из меда не брали в армию.

А потом через 2 года после того, как я там уже вошел во вкус, и мне очень нравилось, и вообще это замечательное было образование, нас бомбанули всех в вооруженные силы, поскольку сняли эту бронь, и военной кафедры там не было, и мне пришлось пойти в армию. И пошел я, в конечном счете приняв решение, просто чтобы поддержать товарища. Я вообще мог бы лечь в больницу и откосить, но у меня случилось, забрали первым моего одногруппника Петю Вахомского, который в это время уже был женат на девочке тоже из нашей группы, и у него должен был вот-вот родиться ребенок. И эта девочка, будучи тоже моей хорошей подругой, она пришла в военкомат беременная на 8-м месяце и сказала: извините, пожалуйста, можно ему хотя бы до осени дать отсрочку, потому что вот через месяц ребенок, пусть он хоть его увидит. На что ей прапорщик сказал: да он свое дело сделал, через 2 года увидит. И Петю долбанули в армию. И она рыдала дни и ночи, и я ее успокаивал, и мне в этой ситуации было неприлично, если я не пойду в армию. И я пошел. Примерно через 3 часа я проклял свое решение…

О. Чиж― Вы пошли в армию из чувства коллективной ответственности?

И. Воробьева― Из солидарности.

М. Козырев― Попал я в ныне знаменитый город, который все знают как родину метеоритов, в Чебаркуль. Это самое страшное место на земле. Чебаркуль – это бесконечные сугробы, адские казармы, на площади перед этими казармами жгут мебель, чтобы согреться. И кругом идет какая-то межнациональная рознь, потому что кланы узбеков мочат кланы армян, кланы грузин пасут кланы казахов…

М.Козырев: Он столько курил в студии, что когда я заходил, у меня было ощущение, что трава прорастает сквозь стеныQТвитнуть

О. Чиж― В Чебаркуле?

М. Козырев― Ну, это распределительный пункт, куда свозят всех, и поэтому там за каждым углом идет межнациональный конфликт, и люди режут друг друга ножами просто. И тут я такой – маленький еврейский студент из меда.

О. Чиж― Подождите – я вас перебинтую!

М. Козырев― Да. Если ад на земле есть, то это Чебаркуль, это точно. Ну, и, в общем, потом мне пришлось мотать свой срок в Курганской области на границе с Казахстаном в славном городе Шадринске за 70 километров от населенного места, и, в общем, это были 2 самых проклятых года моей жизни, ничего хорошего из них я не могу вспомнить.

О. Чиж― А вы на гауптвахте как оказались?

И. Воробьева― Да, да, все пишут про гауптвахту вашу.

М. Козырев― Да, это в центре ада есть еще гауптвахта. Просто там был очень печальный эпизод, когда, у меня был такой друг – такой здоровенный русский богатырь.

О. Чиж― Не тот же, которому повезло на призыве еще?

М. Козырев― Нет, нет.

И. Воробьева― А вы, кстати, с другом попали в одну часть, или вас раскидало?

М. Козырев― Нет, Петьку взяли, а потом еще шли недели, и когда уже, в общем, она уже чуть-чуть начала успокаиваться, я тут проявил благородство и сдался.

О. Чиж― Вы еще и служили в разных частях страны?

М. Козырев― Да, вообще. Но нам очень повезло по сравнению с другим нашим одногруппником, с Колей Геллером, который попал в Чернобыль разгребать радиоактивные отходы в первые дни после аварии.

О. Чиж― Ох!

И. Воробьева― Это армия там?.. Ничего себе!

М. Козырев― А там слева был Чернобыль, а справа – Афганистан, и поэтому любое другое распределение считалось благом вообще, то есть ты мог загреметь и туда, и туда.

И, короче говоря, про гауптвахту, смысл в том, что там вот этот мой друг, он был очень прекрасным, начитанным вообще замечательным таким парнем, только одна беда – он реально был таким жестким националистом. То есть, он очень плохо, мягко говоря, отзывался о представителях, в первую очередь, среднеазиатских народов, которые, конечно, там тоже присутствовали в большом количестве. И они не могли на него наехать, поскольку он был реальный здоровяк.

И он как-то раз ушел в самоволку в лес до ближайших населенных пунктов, а когда возвращался ночью на рассвете, то пошел прямо через пост. Там были огромные парки техники, которую мы охраняли, он пошел на узбека, который все сделал по команде: «Стой, кто идет? Стой, стрелять буду!» А он: да я сейчас тебе стрельну! И тот начал из обоймы разряжать патроны, и одна-единственная пуля ему попала в голову.

И. Воробьева― О, господи!

М. Козырев― Я, поскольку к этому времени уже был фельдшером в части, то там тревога, и меня туда кинули в первую очередь, мы приехали туда – он лежит бездыханным на снегу, причем, крови нет вообще просто, и не видно раны, и я руку запустил ему, чтобы поднять голову, а там черепа нет вообще – все снесено.

И наутро… ну, то есть, мы его доставили в морг, и меня, конечно, колотило до утра, я спать не мог. Приехал этот самый, он у нас был, ну, в общем, полковник, я запомнил его фамилию на всю жизнь, но произносить не буду, вот который сказал перед строем, выгнали всех из казармы, он сказал: у кого мозгов в голове еще не хватает – сходите к боксу номер 5, соскоблите там на льду остались еще ивановские мозги.

Ну, и я, в общем, не выдержал и сказал: да как вы можете, вы упырь что ли какой-то? Ну, вот это стоило мне 7 суток гауптвахты в одиночной камере. Я очень хорошо представляю, когда я читаю сейчас в новостях, через что проходит тот же Ильдар Дадин, я вот в такой камере сидел, в которой негде сидеть, поскольку просто посредине вогнан в чугунный пол такой столб с маленьким квадратиком, так, что на нем вообще невозможно практически сидеть, потому что это очень больно. И вот вечером откидывают тебе нары, со стены отстегивают, а утром в 5 утра их обратно пристегивают. В общем, это совершенное абсолютное издевательство над человеческой личностью.

И после этой гауптвахты меня отправили в дальнюю еще часть топить печи, я был кочегаром. Эти печи, они длиной примерно вот как две этих студии, и у тебя соответствующая лопата и кочерга тоже с таким пятиметровым стержнем, и ты в 6 вечера после того, как ты поел, уходишь на смену, топишь, забрасываешь туда уголь всю ночь и выгребаешь оттуда золу, а, причем, на улице типа -25, а у печи типа +35. И ты на тележке это возишь туда-сюда. И потом ты дорабатываешь до 6 утра, идешь ешь каким-то образом и падаешь. И в 6 вечера ты снова заступаешь. Вот так я провел всю зиму.

Это была, надо сказать, самая низкая точка в моей жизни. И ты всегда возвращаешься к ней мыслями и думаешь: господи, слава богу – жив-здоров и не сидишь. И через это ты каким-то образом уже прошел.

И. Воробьева― Однако, история. Вот чего стоила солидарность такая с другом.

М. Козырев― А, еще в Новый год мне пришла открытка от того моего друга, тоже одноклассника и одногруппника, который откосил – ну, он не откосил, у него реально было очень плохое зрение, и он нашел у себя еще пару желудочно-кишечных заболеваний. Мы дружим и по сей день с ним.

И пришла такая открытка… а я был очень влюблен в девушку Катю, которая оставляла меня, и мы клялись друг другу: господи, какие 2 года, у нас же вся жизнь впереди, мы переживем! И он написал: Мишаня, как ты? Скучаю по тебе. С Новым годом тебя! Скоро вернешься. P. S. Да, Катя вышла замуж.

И вот это была самая веселая ночь в году.

М.Козырев: Я приехал и матерился лучше всех в уральской областиQТвитнуть

И. Воробьева― Отлично! Нашел время рассказать про Катю, в общем, да, друг, конечно, с хорошим чувством юмора.

Ну, что, у нас в гостях сейчас ведущий телеканала «Дождь» и ведущий радио «Серебряный дождь», продюсер Михаил Козырев.

Вот он, ад на земле, завершился, 2 года. А дальше? Вот вы приходите из армии.

М. Козырев― А дальше я вернулся, закончил медицинский институт и попробовал сдать экзамены на подтверждение диплома в Америке.

Но до этого времени, так как страна уже начала раскрываться, и у нас в закрытый город Свердловск тогда, а сейчас Екатеринбург, уже начали пускать каких-то иностранцев, студентов начали отправлять на стажировку, то я быстро выиграл две стажировки, поехал сначала в Нью-Йорк, и потом в Англию. И, конечно, сразу понял, ощутил, какая колоссальная разница между тем, как учат там и учат у нас. Когда я попал в Нью-Йорк, я попал на стажировку в Бруклинский госпиталь ветеранов армии США. Это тоже был, надо сказать, опыт, потому что я ходил и опрашивал пациентов, назначал им какие-то процедуры под присмотром врача.

Что такое пациенты? Это была огромная палата только с неграми, с чернокожими людьми, которые вернулись из войны в Ираке, первой войны. И, конечно, этот робкий мальчик, который подходил и говорил: а как вы себя сегодня чувствуете, господин Браун? Такого изобилия по-настоящему отборного бруклинского мата я не слышал никогда в жизни. Я приехал и матерился лучше всех в уральской области.

О. Чиж― С другой стороны, после Чебаркуля, наверное, это уже как-то так, цветочки.

М. Козырев― Конечно, это не пугало меня абсолютно, но это прямо было таким серьезным опытом тоже.

В общем, короче говоря, я после этих стажировок решил, что я попытаюсь поехать и сдать так называемые National Boards – государственные экзамены в Америке, чтобы поступить там в интернатуру и чтобы продолжить образование. Не получилось, поскольку первый экзамен National Boards был по, то что у них называется основным базовым наукам, Basic Science, а это биохимия, физиология, патофизиология, это то, что я учил 8 лет назад еще до армии. Конечно, Чебаркуль выбил из меня остатки патофизиологии и биохимии, поэтому, в общем, пролетел я с этим экзаменом.

Но так получилось, что я увидел объявление в колледже – я жил рядом с колледжем – что там на кафедру – а там была кафедра иностранных языков, на ней преподавали русский, и была достаточно большая секция русского языка – что им требуется на работу на год так называемый language resident, ассистент на кафедре русского языка, в чьи задачи входило приобщать студентов к национальной культуре. То есть, ты мог сам составить себе какую угодно программу, посоветоваться с профессором, и по этой программе вести студентов.

Замечательная получилась работа вообще! Я, например: фильмы моего детства, и, значит, рассказывал, что вот я вырос на этом фильме, а вот это замечательный режиссер. Или, там, например, как вести себя в русском магазине. Мы ехали на автобусе, специально выделенном колледжем, в Лос-Анджелес, находили там русский магазин, и я им объяснял: можно мне посмотреть этот кусок колбасы? Или: сколько у вас стоит икра? Они как очень порядочные ученики, за мной учились, все это.

И тут, где мы переходим к радио. Дело в том, что там была собственная принадлежащая колледжу радиостанция, которая называлась KSPC, вот ровно месяц назад я на ней побывал спустя 25 лет и был поражен тем, что там все осталось как прежде, и даже руководитель этой станции до сих пор там работает.

И я пришел туда, у меня было с собой много всяких пластинок и дисков, которые я взял с собой просто, чтобы было что слушать, и чтобы душа тосковала по родине, и говорю: у меня тут чемодан пластинок, а можно я сделаю на этой станции передачу свою? И они говорят: да пожалуйста! Какой сегмент выбираешь? Смотри. Я посмотрел по сетке и говорю: вот мне нравится вот это пятница вечер, пусть никто не слушает, все на party, но тем не менее, два часа в пятницу вечером. Я только не очень умею – мне говорят: нормально, что хочешь, то делай.

И эта станция была удивительная, потому что это вообще уникальная система в Америке этих так называемых колледж-радио. Это станции, которые принадлежат учебным заведениям, очень хорошие передатчики с большим охватом. То есть, наша станция охватывала практически весь континентальный Лос-Анджелес, больше его половины. Правда, они все на нижних частотах. То есть, у нас частота была 88,7, например.

И я придумал название: «Музыка большевистских детей и бабушек», и начал их приобщать к тому, что такое Борис Борисович Гребенщиков и группа Аквариум, вот это Браво и Жанна Агузарова, объяснять им, переводить тексты. И, в общем, как-то мне это очень понравилось, особенно набор людей, которые там работали. То есть, передо мной там работал человек по имени Форрест, почти как Гамп. Это был настоящий ямаец. И он столько курил в студии, что когда я заходил в студию, у меня было ощущение, что трава прорастает сквозь стены, и там просто стекают какие-то эти самые ароматы, прямо флюиды из этих стен, ковры какие-то…

А после меня заходила в студию…

О. Чиж― … Борис Гребенщиков после этого?..

М. Козырев― Да, как раз многие треки Бориса Гребенщикова органично вписывались в это во все. Ну, а «недавно гостила в чудесной стране» — это вообще регги.

А после меня еще более экзотический персонаж, заходил. Это была японка, девочка очень маленького роста, естественно, ее звали Йосики, она затаскивала железный чемодан и говорила всем: Hello, my name is Yoshiki. Она плотно закрывала дверь, ставила какой-то диск на винил, выходила в эфир, говорила: This is KSPC, 88,7 FM. Hello, my name is Yoshiki, hello, hello (неразб.) play some of japanese music for you. А дальше начиналось такое…

С тех пор у меня особенная любовь к японскому металлу, потому что быстрее, чем они, никто полоскать струны не может вообще.

О. Чиж― Эклектика-то какая!

И. Воробьева― … решение, что вы не будете врачом…

М. Козырев― Поворот был сделан.

И. Воробьева― Да, связанный с радио, свершился. Хорошо.

О. Чиж― Живет себе японка Йосики и так и не знает, что она сыграла роковую роль вообще в судьбе человека.

И. Воробьева― Продолжим через несколько минут программу «Разбор полета». Ведущий телеканала «Дождь» и ведущий радио «Серебряный дождь», продюсер Михаил Козырев у нас в гостях.

НОВОСТИ

О. Чиж― 21 час 35 минут в Москве, это программа «Разбор полета». Сегодня гость программы – Михаил Козырев, ведущий телеканала «Дождь» и радио «Серебряный дождь».

Вот тогда в начале 90-х вам не захотелось там остаться и просто не возвращаться сюда?

М.Козырев: Я сказал: да как вы можете, вы упырь что ли какой-то? Вот это стоило мне 7 суток гауптвахтыQТвитнуть

М. Козырев― Конечно, захотелось, и это было, надо сказать, расставание с Америкой было еще одним очень тяжелым выбором. И причина этого была в том, что у меня заболел папа раком крови. То есть, несколько лет я помогал, искал ему лечение и возил его на всякие консультации зарубежные, в общем, он у меня был скрипачом и работал в Свердловском симфоническом оркестре, и, в общем, был очень мужественным человеком. И я долгое время даже маме не говорил про его диагноз и ему не говорил, потому что я же закончил медицинский институт, и у меня еще и желание в последние годы было – стажировка как раз по болезням крови.

Я очень хорошо помню тот момент, когда мы с ним сели на диван перед телевизором и там какой-то хоккейный, по-моему, матч шел. И он всегда сидел в углу дивана, а я присаживался рядом с ним. И я в какой-то момент, когда наши забили или что-то такое, я ему положил руку на плечо и нащупал узелок под ключицей.

И я помню, что мне вот в тот момент, когда я его нащупал, сразу вдруг стало понятно, что это точно будет рак лимфосистемы. И, конечно, вот эти несколько дней, которые проходят до того, как ты его убеждаешь, что надо пойти и посмотреть, все-таки показаться врачу, и внутри тебя живет надежда – ну, нет, это, конечно, не это. Ну, может быть, какой-то хрящик, может быть, какая-то, там, фиброма какая-то доброкачественная.

А потом врач просит папу выйти и тебе рассказывает, что это такое на самом деле и какие курсы лечения. Эти жуткие дни ожидания, они совершенно выматывающие. И потом мы начали лечение, это я помню, что каждый раз когда его водил на курсы химиотерапии или на консультации к онкологам, то я его убеждал, что это ничего страшного, что мы идем в онкодиспансер, потому что там просто снабжение лекарствами лучше.

И он, надо сказать, что у него была такая установка, что я говорю ему правду, и что на самом деле все нормально, и он этим себя убеждал. Хотя, конечно, самое чудовищное – это стоять в таких заведениях в очереди перед приемом к врачу, потому что все люди в очереди, ну, во-первых, среди них есть люди, которые очень… на них смотреть страшно, как они выглядят, и какие у них опухоли. А, во-вторых, они, конечно, стремятся поделиться своим несчастьем и они начинают заводить разговор о том, что, вот, а вот это помогает, а вот мне рассказывали, что там, не знаю, серебряную водичку какая-то целительница Прасковья тебе назначает, и вот вся эта хрень. И поэтому мы просто с ним гуляли, не сидели у кабинета, а просто прогуливались по коридору и разговаривали о чем-то отвлеченном.

Ну, и когда настала ремиссия, я уехал снова, на второй год уже, работать в колледже, и у меня там была еще возможность прослушивать курсы, какие я хочу, за то, что мне платил колледж, а это была оплачиваемая работа, причем, хорошо оплачиваемая, я брал там кучу всего. И мне продлили контракт снова на еще один год, и тут у папы вернулась опухоль, и я понял, что если бы это только была какая-нибудь континентальная Европа или Англия, то летать туда-обратно – это еще можно, но это Лос-Анджелес, это ровно тот другой конец земного шара.

И, в общем, вот, я помню лето, которым я подписал уже контракт – у меня готовая работа на год вперед в Америке и образование еще, но я все объяснил своему профессору, превосходной женщине, которая, слава богу, еще жива, несмотря на 82 года и пережитый и вылеченный рак еще. И она мне сказала: ты должен, конечно, ехать к папе. И я, в общем, вернулся. Папа, к сожалению, не долго прожил с этого момента.

А потом, ну, как бы я не знал, что делать, и понятно уже, что в медицину не имело смысла возвращаться, я пошел на местную радиостанцию, на которой работал мой приятель, и мы с ним придумали программу радио «Голос совести» с лозунгом «Победа ума над разумом».

И мы такую чудесную хрень несли в эфире, что я сейчас слушаю оставшиеся записи, и думаю, что это, конечно, время было абсолютно беспредельной свободы. Мы делали такие розыгрыши, то есть, там рассказывали, что ровно в данный момент в пригороде Екатеринбурга на секретном стадионе выступает группа «U2», все шоссе забиты автомобилями, ставили звук вертолета и говорили: сейчас наш специальный корреспондент передает из неба над Свердловском: «Да, Михаил! Действительно очень большие пробки, вот Боно должен уже выйти на сцену…»

Люди прямо реально обрывали телефон с просьбой рассказать, где и как туда добраться. В общем, занимались просто болтовней и прекрасно проводили время.

И вот тут меня настиг звонок уже из Москвы от моего двоюродного брата, который работал в газете «Московские новости», который сказал, что, у нас тут собираются американцы радиостанцию сделать. Я говорю: и что? Он говорит: ну, вот приезжай, пойди на интервью, покажись им.

Я прилетел на свой страх и риск, попал к одному американцу, с которым потом работал 5 лет, и он сказал: Миша, надо программного директора. Я говорю: спасибо, Берт, но я ничего не умею. Он сказал: ну, ты же работал на радио в Америке? Я сказал: да, я работал на студенческом радио и просто вел двухчасовую программу. Он говорит: послушай, а здесь вообще никто ничего не знает, ты – это наш лучший спасительный вариант.

И, в общем, так началась моя карьера на радиостанции «MAXIMUM».

И. Воробьева― А когда уже вот «MAXIMUM» закончилось, началось «Наше радио», какие решения вообще принимает человек в первую очередь, которому дали этот карт-бланш, вот все что хочешь? Где команду набирать, как вот понять, что вот это будет, а этого не будет, и так далее? Это же 24 часа надо забить?

М. Козырев― Да, да. Но ты сначала много слушаешь, как это звучит в эфире. Если ты начинаешь с нуля, то тогда ты прорабатываешь сам. А с «MAXIMUM», оно уже вещало к тому времени, и я после того, как много послушал, я сформулировал концепцию. То есть, есть как бы главное – самая популярная музыкальная станция в столице – это «Европа Плюс», а мы будем самой модной музыкальной станцией. И спрограммировал эфир так, что там ворвались весь гранж, Smashing Pumpkins, Tori Amos, Red Hot Chili Peppers, Nirvana, Pearl Jam и плюс еще все модные появляющиеся в то время электронные. И понятно, что это не могло побить формат такой обще-универсальной поп-станции. Но это же точно ниша, никто этого не играл в этот момент.

С людьми всегда сложно. Во-первых, для меня еще это было сложно, потому что меня-то им представили как чувака из модной лос-анджелесской радиостанции, а на самом деле я был парень с Урала. Причем, нельзя сказать, что это можно было определить по моему акценту, но, например, одевался я в то время очень странно. В Калифорнии я влюбился в цветастые шерстяные жилетки, и на нескольких фотографиях я запечатлен в пиджаке с завернутыми рукавами. Это тоже не каждый мог себе позволить.

О. Чиж― Надеюсь, сочных цветов таких?

М. Козырев― Да-да. Но не Евгений Евтушенко все-таки. И я брал на интервью и смотрел. Во-первых, много людей я оставил. А, во-вторых, я брал откуда ни возьмись. То есть, я смотрел на двух людей, которые разговаривают в лифте, пока я поднимаюсь на 4 этаж здания «Московских новостей», и одного из них звал с собой и говорил: что-то ты интересно рассказываешь, пойдем попробуем. И вот таким образом люди попадали.

О. Чиж― Это реальная история?

М. Козырев― Да, сначала диктором, потом новостником, а потом вел какие-то передачи. Такие вот вещи были.

Ну, конечно…

О. Чиж― А человек, наверное, в бухгалтерию ехал?..

М.Козырев: Люди режут друг друга ножами просто. И тут я такой – маленький еврейский студент из медаQТвитнуть

М. Козырев― Потом, опять-таки, я не был в московских клубах, я не знал, кто тут крутой, кто не крутой. Меня мои друзья, которые появились у меня на станции, они меня начали приобщать, и ты в любой компании всегда держишь ухо востро и пытаешься отметить человека, который интересно рассказывает, и вообще персонаж какой-то. Вот у этих людей, неважно, какой они специальностью занимаются, конечно, они обращают на себя внимание, и ты можешь им что-то придумать и их попробовать. Всегда же важна в первую очередь личность, надо, чтобы с человеком было интересно. Но за редким исключением тех, у которых нет радийного голоса. Вот это сложновато. А так, в общем, как-то я набирал, и ко мне, конечно, судьба была благосклонна, что у нас уже работала Рита Митрофанова, одна из, если не самая талантливая вообще ведущая, которую я когда-либо вот встречал.

Там был прекрасный Александр Абрахимов, который потом впоследствии стал прототипом Лёши Бараца в спектакле «День радио». Митрофанова, кстати, это та самая прима, которую играет Нонна Гришаева, которая вообще великолепная, она только просто никогда не может прийти вовремя. И там вообще очень много из реальности перетекло в спектакль.

О. Чиж― Хорошо, а как с музыкой понять? С людьми еще более-менее ясно, но вот как кому-то отказывать, а кому-то давать эфир? Почему вот это выстрелит, а вот это не выстрелит?

М. Козырев― Тут нет никаких правил вообще. Есть только свое собственное чутье, которое, ну, вот я думаю, что все-таки оно у меня есть, как показывает статистика песен, которые стали хитами.

С западной музыкой очень просто, просто потому что есть чарты западные, ты их смотришь много и ты понимаешь, что вот эта песня поднимается – я имею в виду, конечно, в своем жанре, в этом жанре, в котором работает твоя станция. Эта песня поднимается, эта песня недотягивает, но ты все равно, у тебя всегда четко есть список новых вещей, которые вышли на этой неделе, и поэтому ты уже выбираешь из них. Я не прослушивал никогда вышедшие, например, альбомы целиком, я смотрел, какая песня выбрана официальным синглом для радио и выбирал из них.

А вот с отечественными – это, конечно, была гораздо большая головная боль. И я, надо сказать, что помню очень хорошо свои промахи, вот они самое обидное. Причем, их два типа. Один промах – это если ты влюбляешься в песню, ставишь ее и надеешься, что в этот момент мир прозреет, раскроет уши и влюбится в нее, и она, конечно, выстрелит – а она нифига не выстреливает, вообще. И ты ее через какое-то количество недель или месяцев тестируешь, и ты понимаешь, что, например, как у меня всегда было: все мои самые любимые песни оказывались в конце этих рейтингов. То есть, публика не могла влюбиться в то, что мне дико нравилось.

А второй тип промахов, он тоже очень обидный. Это когда ты вдруг слышишь на другой волне какую-то песню, которую ты обязательно должен был поставить в эфир, а ты ее пропустил. И это происходило уже в ту пору, когда было «Наше радио» и в ту пору, когда просто на нас обрушилось такое количество музыки, что я ее физически сам просто не мог прослушивать.

И я тогда придумал такую систему как бы худсовета, то есть я в начале недели раздавал или на выходные, раздавал по 10 пластинок нескольким людям, чьему вкусу я более-менее доверял, в них входили и ди-джеи, и продюсеры, и кто-то из новостников, и эфирные люди, и не эфирные. Они должны были это прослушать, и в четверг у нас был такой творческий брифинг всегда, на который они из этих 10 пластинок приносили 3, которые достойно было показать всем.

И мы ставили просто звездочки, у меня всегда была система звездочек. То есть, 3 звездочки – это хит, 2 звездочки – это so-so, а 1 звездочка – это вообще ни о чем. И иногда бывали жесткие прочерки. И песни, которые набирали по 3 звездочки со стороны всех участников худсовета, мы их пробовали в эфире.

Но надо сказать, что вообще же, когда мы начинали «Наше радио», первый вопрос всех моих знакомых был такой: ну, отлично, ну, отыграл ты свои Кино, Аквариум и ДДТ – а дальше-то что?

А как показывает жизнь, когда вдруг открывается канал, куда можно принести свое творчество, оно как цунами обрушивается на тебя, и ты уже больше, у тебя ни на что не остается времени кроме как слушать все эти молодые дарования. То есть, это взорвалось буквально за пару-тройку месяцев. Как только люди узнали, что есть станция, на которой играют не попсу, но на русском языке музыку, они все к нам понесли тоннами все свои великие шедевры.

О. Чиж― Раз уж про промахи заговорили, а вы легко признаете свои ошибки, или нужно вот охрипнуть и разбить кулак об стол, чтобы доказать вам, что вы неправы, если кто-то так считает?

М. Козырев― Ну, я утешаю себя тем, что с годами я научился признавать свои ошибки, но порой это бывает не очень просто. Ну, я, когда принимаю решение, я достаточно перед принятием этого решения много кручу, мыслительный процесс у меня идет, прав я или не прав, стоит рискнуть – не стоит рискнуть.

Я долго люблю работать с людьми, я не люблю с ними расставаться. Я многое очень могу простить. Ну, кроме таких аморальных каких-то вещей. Конечно, с такими людьми ты расстаешься. Но у меня так было очень не много. А так у меня просто есть, во всяком случае, две команды, которые были сформированы были, и «MAXIMUM», и «Наше радио», и две идеи, которые были, они, в общем, доказали жизнестойкость.

И. Воробьева― До сих пор доказывают…

М. Козырев― И люди эти, в общем, остаются таким первым поколением ведущих, у которых, в общем, у большинства все хорошо сложилось.

Но и сейчас, я должен сказать, что на телеканале у нас, как понятно было со старта, очень яркое созвездие было ведущих, и я думаю, что многих из этих людей мы в ближайшие годы встретим в эфирах других телеканалов, и у них тоже все отлично сложится.

И. Воробьева― Насколько в спектакле «День радио» Михаил Натанович похож на Михаила Натановича?

М. Козырев― Я значительно хуже.

(смех)

М. Козырев― Я конченый мерзавец, лизоблюд, подхалим – ну, это, в общем, мне кажется, была для меня удивительная возможность над собой посмеяться в первую очередь. Ну, и над другими немножко, но над собой. То есть, я показываю, конечно, омерзительного персонажа, с которым я, слава богу, думаю, у меня ничего общего нет. Но, опять-таки, персонаж запомнился, поэтому мы 16-й сезон играем с аншлагом этот спектакль. Видимо, хороший мерзавец получился.

И. Воробьева― Хотела спросить: он идет еще? Недавно совсем обсуждали, пытались вспомнить, идет еще или не идет.

М. Козырев― Да, идет. Но правда сейчас раз в месяц, но все равно – приходите.

И. Воробьева― Это, конечно, надо смотреть в театре, «День радио» надо смотреть в театре. Фильм, конечно, прекрасен, но вообще надо смотреть спектакль.

Хорошо. А телеканал «Дождь» как появился? Нет, даже не так, стоп – у нас 6 минут остается.

Почему «Наше радио»-то закончилось?

М. Козырев― Ну, оно, во-первых, не закончилось.

И. Воробьева― Для вас.

М. Козырев― Сейчас я вспомню.

О. Чиж― Вот это хорошо сейчас было. Так.

М. Козырев― Сейчас я вспомню точно обстоятельства этого расставания.

И. Воробьева― Диалоги, в принципе, можно не пересказывать…

М.Козырев: Березовский реально перся от того, что мы делали на «Нашем радио»QТвитнуть

М. Козырев― Нет, хорошо, спасибо. Хорошо. Как говорит мой друг Слава Хаит, ответ на вопрос: а почему?.. Потому что.

Там были принципиальные мои разногласия с учредителями, вот после «Нашествия» 2004 года, заключались в следующем. Мы остановились расти в рейтингах, потому что, в общем, все, кто мог, в принципе, слушать эту волну в Москве, они все уже были на этой волне. Цифры улучшить было абсолютно невозможно. Ну, там, может быть, немножко за счет подрастающего поколения, но вообще принципиально не сдвинешь.

И мы начали постепенно проседать по отношению к тем планам – у меня договоренность была такая: мы одобряем план на рейтинг и на доходы и возвращаемся к этому через год. Если я этот план выполняю – все, о’кей – работаем дальше. Если не выполняю – вы вставляете мне претензии, я ухожу.

И моя идея дальнейшего развития заключалась в том, что у нас была офигенная креативная команда, мы делали фестивали самые разные, мы начали делать телевизионные программы, эти «Неголубые огоньки», программу новогоднюю с Меньшиковым и так далее. И я предлагал развивать бизнес станции с учетом того, что у нас есть такие замечательные креативные кадры, и мы сможем на этих программах зарабатывать деньги, на других фестивальных мероприятиях. То есть, диверсифицировать, простите меня за это слово, бизнес. Я не смог в этом убедить владельцев, они посчитали, что есть какие-то фундаментальные программные просчеты, что формат можно сделать лучше, более доступным, более популярным, и, в общем, как показывала жизнь, это сделать нельзя.

И. Воробьева― Насколько тяжело расставаться, да, с детищем?

М. Козырев― Ой, всегда очень тяжело! У меня такой после-эффект – я когда откуда-то ухожу, я потом годами слушать даже эту волну не могу, вот вообще, не нажимаю даже на эту кнопку. С годами, правда, это проходит. Но на «Нашествии» я с тех пор так ни разу и не был.

О. Чиж― Вот про «Нашествие» — не страшно было вообще связываться с этой историей? Ну, вот так первый раз, представить себе толпу людей, которая…

И. Воробьева― Нетрезвых.

М. Козырев― Очень страшно.

О. Чиж― Это полбеды – толпа людей внизу, а толпа людей на сцене, с которой тоже нужно как-то совладать, а это еще неизвестно, кто страшнее.

М. Козырев― Или группа «Ленинград» в количестве 30-ти человек, которая…

О. Чиж― … не помещается на сцене, выпадает с нее, например.

М. Козырев― Да. Формально первое «Нашествие» было в «Горбушке», это было два вечера, и в первый вечер хедлайнером была Линда, в первый раз в Москве выступая, во второй – Земфира. И это, конечно, было особенное событие, но оно было под крышей.

А вот первое открытое «Нашествие» — это было, конечно, абсолютным адом. То есть, сейчас уже я думаю, что я на такую авантюру бы никогда не пустился, а там, мы же не знали, не было никакой единой продажи билетов, мы до последнего момента не представляли себе, какое количество людей может приехать на фестиваль. И только с утра первого дня, когда мы увидели эти бесконечные очереди людей, которые бредут с электрички и сразу становятся в эту очередь, как они едут со своими спальниками, со своими палатками.

А мы-то думали, мы установили там на одной части ипподрома в Раменском, мы установили армейские палатки, думая, что человек может купить билет просто со спальным местом в армейской палатке. Но очень быстро мы поняли, насколько мы ошибались, потому что палатки эти были в первую же ночь превращены в туалеты, и никто там вообще не рисковал, даже туда зайти.

А когда мы увидели размеры палаточного лагеря – там еще не было освещения на поле, мы, я помню, с Гройсманом, переступая через людей, лежащих вповалку, это было просто – «о, поле, поле, кто тебя усеял», реально. Просто было такое ощущение, что это спящие трупы какие-то просто без движения, и только изредка раздается из какого-нибудь угла: «а не спеть ли мне песню… Васек, сюда иди… о любви-и-и».

Мне больше всего, самое страшное, конечно, было, я все время со сцены повторял, потому что я вел это все дело: главное, чтобы все вернулись домой живыми. И про себя молился: главное, чтобы никто не умер. Нас как-то господь пронес мимо этого, но, конечно, это была дикая авантюра.

И. Воробьева― Остается пара минут до конца программы. Поскольку все время длинно отвечаем, надо заранее спросить.

О. Чиж― Есть традиционный вопрос, это то решение, над которым вы прямо сейчас размышляете и, может быть, еще как-то не сформулировали для себя ответ?

М. Козырев― Это я могу легко вам сказать. Мое главное решение – это не предотвратит ли внезапное отцовство моего друга Максима Виторгана того, чтобы сыграть в нашем спектакле. Мы с Алексом Дубасом играем спектакль, который называется «МКАД». «МКАД» он называется, потому что Миша Козырев, Алекс Дубас. И в этом сезоне мы делаем так, что на каждом спектакле присутствует один специальный гость. И от этого спектакль становится немного другим. Мы сейчас уже отыграли спектакли с Олегом Нестеровым, с Верой Полозковой, с Лешей Барацем, с Лешей Аграновичем.

А сейчас следующие 9 и 11 у нас будет два спектакля в декабре, 11 точно будет Валера Сюткин гостем нашим, а на 9 обещал Макс. Но Макс сейчас нянчит, он сейчас кормящий отец. А так как нам нужно репетиции – прогонять тексты, выбирать какие-то истории, то сейчас больше всего меня волнует именно это. Приходите на спектакль, кстати.

О. Чиж― 9, 11 декабря.

И. Воробьева― Минута до конца. В спектакле первый раз на сцену не страшно выходить было? Это же совсем другое.

М. Козырев― Я договорился со своими друзьями-квартетовцами, когда мы написали «День радио», и они мне предложили самого себя как бы играть, я договорился так, что репетировать я начну, но ровно до того момента, когда вы поймете, что я бездарен. И вы обещаете мне в репетиционном процессе просто подойти и сказать: старичок, это не твое. Вот, время шло…

И. Воробьева― Не подошли.

М. Козырев― Не подошли.

И. Воробьева― И слава богу! Спасибо большое, ведущий телеканала «Дождь» и радио «Серебряный дождь», продюсер Михаил Козырев в программе «Разбор полета».

М. Козырев― Спасибо вам за приглашение.

И. Воробьева― Счастливо!

Источник: текст и фото echo.msk.ru