Прежде чем поговорить о когнитивном диссонансе и его последствиях, необходимо обратить внимание еще на одно явление, свойственное человечеству. А именно на то обстоятельство, что люди склонны искать поддержки своим мнениям и суждениям, и только единицы в состоянии противостоять общественному мнению. Названий у этого явления множество, одно из них — теория "разделяемой реальности" Кертиса Хардина и Эдварда Хиггинса, и оно известно давно. Проводились эксперименты, в ходе которых человек не мог отстоять своего мнения в группе, все члены которой, кроме испытуемого, называли изображенную на фотографии бурую корову белой, и в большинстве случаев испытуемый соглашался с мнением большинства. В каком-то смысле на этом феномене и основаны человеческая цивилизация, иерархия, экономика и так далее — без конвенциональных ценностей человечеству не удалось бы выжить. Другое дело, что, как всякое естественное явление, именно эта "разделяемая реальность" вполне может стать источником страшных бед — власти толпы, фашизма, нетерпимости и так далее.
Наконец, еще один аспект, присущий новым медиа: информационные технологии во многом оказались в руках самих потребителей. Как писал испанский социолог-урбанист Мануэль Кастельс, "новые информационные технологии являются не просто инструментами, которые нужно применить, но процессами, которые нужно разрабатывать. Пользователи и создатели могут объединиться в одном лице. Так, пользователи могут захватить контроль над технологией, как в случае с интернетом. Отсюда следует тесная связь между социальными процессами создания и манипулирования символами (культурой общества) и способностью производить и распределять товары и услуги (производительными силами).
Впервые в истории человеческая мысль стала непосредственной производительной силой, а не просто решающим элементом производственной системы".
Таким образом, сочетание когнитивного диссонанса, информационных технологий в руках потребителей и явления "разделяемой реальности" создает новый и очень опасный коктейль, потребляя который, человечество вполне в состоянии подорвать основы многих современных демократических обществ.
Обывателю приходится или признать, что он дурак, а это мало кому хочется, или же, допуская свою малую компетентность, отправиться учиться, что практически невероятно
Суть упомянутого когнитивного диссонанса заключается в том, что, как правило, люди стремятся чувствовать себя компетентными, им не нравится, когда они чего-то не понимают или сознают себя некомпетентными. Конечно, такое бывало и прежде, и простая паровая машина вызывала большие волнения, но все же столь большого разрыва между имеющимися знаниями одного человека и знаниями, доступными — причем в самой легкой форме — этому же самому человеку, не было прежде.
Для большинства людей все возрастающий разрыв между уровнем собственной компетентности и предъявляемыми информационными возможностями труднопереносим, и медленно, но верно растет отчуждение человека от государства и, так сказать, официального прогрессивного общества. Конфликт таксистов-мигрантов в Париже или во Франкфурте с технологией Uber — лишь лежащий на поверхности пример этому. И пока неизвестно, чья возьмет: упрямство мусульманина-водителя, двадцать лет назад выцарапавшего лицензию, или американского яппи-инженера, жизнерадостно уверенного в рациональном прогрессе, основанном на выгоде максимума людей.
Но все же наиболее показательным является возрастающее отчуждение граждан от политики. В так называемом просвещенном мире одно из проявлений этого — постоянно снижающаяся активность на выборах и общее снижение интереса к политике. Согласно данным Pew Research, в Германии за последние 16-17 лет интерес к политическим новостям упал с 38% до 24%. Аналогичные явления наблюдаются и в других странах Западной Европы и в США. Наиболее существенное падение интереса к политической жизни наблюдается или у молодых людей (сравнительно с такими же молодыми людьми, скажем, 25 лет назад), или среди малообразованных и, соответственно, малообеспеченных слоев населения. Кроме того, в спектре новостей о политической жизни и о самих политиках наблюдается также вполне заметный рост негативной информации о кандидатах и политических деятелях. Это, безусловно, связано еще и с ощущением профанации политики. Так, еще в 1970-х годах опросы показывали, что в европейских странах бытовало мнение, что для того, чтобы стать, к примеру, членом парламента, надо обладать какими-то специальными знаниями, способностями и вообще чем-то отличаться от "обыкновенного" человека. Но в наше время подобные мнения не распространены, скорее наоборот,— предполагается, что успеха в политике добиваются какие-то исключительно ловкие и беспринципные люди.
Объяснений этому может быть много, но одно из довольно распространенных связано с тем, что общий объем и сложность политического знания растет, развитие сетевой информации приводит к тому, что вперемежку с пикантными подробностями о том, кто где отдыхал, воровал, предавал или вступал в интимную связь, и простой оскорбительной руганью следуют вполне компетентные слова о налоговой или трудовой политике, используется множество терминов, характеризующих современную политическую бюрократию, названий многочисленных организаций и так далее. В результате самосознание обывателя страдает необыкновенно, ему приходится или признать, что он дурак, а это мало кому хочется, или же, допуская свою малую компетентность, отправиться учиться, что практически невероятно, хотя и не исключено. Часто к этому добавляется и зависть, поскольку наглядность социального и экономического неравенства многократно повышается благодаря интернету и обилию информации о жизни богатых и знаменитых. В результате возникает кризис самоидентификации, особенно самоидентификации нахождения, определения себя в политическом поле.
Каков может быть результат этого кризиса, трудно предсказать, но зато можно видеть его самые различные проявления. Наиболее распространенным поведением оказывается отчуждения себя от политики, своего рода бегство от самоидентификации с обществом и государством. И пока у человека есть приемлемые деньги, он вполне может обходиться своей работой официантом в ресторане или менеджером в бумагоделательной корпорации. Такой гражданин просто редко голосует, читает о спорте, ходит с друзьями и подругами в боулинг или пивную и в ус себе не дует. Он отстраняется, негодуя или презирая, но к какому-либо активному действию, даже информационному, не готов.
Может проявляться и более радикальное поведение, связанное не просто с игнорированием непонятной и чуждой реальности, а, к примеру, с отрицанием ее или даже желанием ее изменить, подчас насильственными средствами.
И все бы было сравнительно просто, если бы не два уже упомянутых обстоятельства: "разделяемая реальность", то есть желание совпадать со значимым большинством окружения, со своей референтной группой|, и массовые сетевые коммуникации, в которых хозяином стал сам потребитель, он же и распространитель информации. В результате появляется шанс на создание совершенно химерических образований.
В общем, даже в просвещенном мире коммуникационное изобилие приводит к тому, что часть граждан, и все увеличивающаяся часть, отчуждается от политики в силу неспособности справиться с возрастающим когнитивным диссонансом и вследствие этого начинает терять самоидентификацию, скажем так, общего порядка. И на место потерянной обычной, традиционной гражданско-политической самоидентификации придет что-либо иное. Это может произойти в сравнительно образованных и просвещенных обществах, которые не составляют большинства человечества. А что же происходит в сравнительно архаических и закрытых странах?
Мы видим, что всякие новые коммуникативные возможности используются одними для манипуляции другими, для подавления инакомыслия, укрепления власти самых чудовищных режимов. Без радио не был бы возможен фашизм, телевидение, хоть и ограниченное, прекрасно работает в Северной Корее, а одно из самых чудовищных образований нашего времени ИГ можно считать одним из пионеров в использовании современных коммуникаций, в том числе в форме изощренной вирусной рекламы.
Таким образом, современное коммуникационное изобилие усилило риски и подарило уникальные возможности как для прогресса, так и для самого радикального регресса человечества. Наибольшая проблема возникает тогда, когда новые коммуникации попадают в руки людей серьезных, настроенных решительно и ясно понимающих, в чем их цель. Получается то же, что с ядерной энергией. В сегодняшнем мире куда легче отказаться от ядерных электростанций, чем от ядерной бомбы, роль "мирного атома" куда как менее значительна, чем роль ядерных боеголовок.
То же и с новыми коммуникациями. Значительная часть населения планеты окутана и манипулируема теми, кто видит в коммуникациях инструмент власти. И основа этого инструмента — именно в упомянутых трех обстоятельствах.
Что, в сущности, происходит с развитием ИГ? Во-первых, возникает масса некомпетентного, растерянного и запутанного населения, прежде всего в самих исламских странах. Кстати, не случайно, ИГ враг всем нынешним исламским государствам. Ровно потому, что аудитория и потенциальные граждане ИГ живут прежде всего в исламском мире, хотя и не только в нем. Во-вторых, свободный интернет, в котором любой поклонник ИГ может так или иначе искать себе подобных и обсуждать с ними вопросы, занимающие этих ищущих самоидентичности в исламе и политике людей. В-третьих, волшебное чувство принадлежности к своим. Таким образом, все предпосылки для создания сообщества, а затем и своего мира, причем мира без границ, налицо. Нынешняя коммуникационная ситуация облегчает превращение химерических сообществ в реальность. Конечно же, монофизиты или альбигойцы для распространения своих учений и привлечения сторонников обходились без всякого интернета, но сегодня им было бы несравненно проще. И что еще важнее, у них было бы больше шансов на победу при использовании новой информационно-коммуникационной среды.
Но и без злой воли целенаправленного манипулятора, как в случае ИГ или же фанатических и прочих сект, люди, предоставленные сами себе внутри сетей, спонтанно производят огромное количество глупостей и подлостей, способных подорвать любое целенаправленное и поступательное развитие.
В свое время и Джон Стюарт Милль и Серен Кьеркегор, в сущности, писали об одном: власть публики, власть общественного мнения страшно опасна, она в состоянии разрушить замыслы дальновидных и помешать рациональным действиям решительных. И прежде всего в силу упомянутого когнитивного диссонанса (во времена и Милля и Кьеркегора куда менее выраженного).
Обществу просто необходима профессия, представители которой предлагали бы людям цельную, понятную картину мира
Нынешнее общественное мнение складывается в результате, как ни странно, синергии простаков, время от времени манипулируемых теми, у кого есть цели. В сущности, и мы это видим, власть практически всегда виктимна в глазах такого общественного мнения, в чем-то виновата, надо лишь подловить ее на чем-нибудь. И в результате раздается адская какофония из гневных воплей общественности и надрывных оправданий в ответ, и найти свою ноту в этом гамме властям цивилизованных стран очень трудно, особенно с учетом того, что из сообщения в сообщение кочует какая-нибудь изъятая из контекста цитата или вовсе мало подтвержденный слух. Впрочем, подтверждения, как правило, вообще не требуется. Более того, господство потребителей в сетях приводит к тому, что однажды запущенная глупость многократно возвращается, что косное мнение только усиливается и становится, после встречи с другими потребителями, как правило, еще более косным, что интернет, как видно, что угодно, но только не место для дискуссии, тем более аккуратной и ответственной.
Как ни странно, и реагирование власти на буйное цветение коммуникаций, и игнорирование их одинаково приводят к возрастанию отчуждения населения от власти. Властям, даже самым добронамеренным, крайне трудно выбрать позитивную линию поведения. Но чаще всего власти можно обвинить или в раболепстве перед хаотическим общественным мнением, или же в наплевательском отношении к мнению людей. Но как бы там ни было, получается, что строить рационально управляемое демократическое общество в эпоху коммуникационного изобилия не проще, а сложнее, чем в прежние времена. Хотя, в сущности, усилия стоят того: демократия и свобода — вещи дорогие, потерять легко, а обрести трудно.
Можно еще долго перечислять опасные для свободного общества следствия новых коммуникаций: тут и власть любителей, и господство полузнания, и недостаток достоверности, часто очень опасный и так далее.
Но вот вопрос: а что с этим можно сделать? Крайне немного. Это качественное образование. Это развитие профессиональной журналистики, точнее, ее ренессанс. Вот что писал недавно скончавшийся выдающийся теоретик массовых коммуникаций Вольфганг Донсбах: "Пять или семь лет назад мне поручили оценить меры, предпринимаемые Фондом Карнеги и Фондом имени Найтов совместно с Гарвардским университетом по улучшению журналистского образования в США. По мнению Вартана Григоряна, президента Фонда Карнеги, журналистская деятельность является профессией XXI века. Он имеет в виду, что та просветительская роль, которую в прошлом имели, например, священники, библиотекари или учителя, больше уже не может выполняться данными профессиями.
Несмотря на это обществу просто необходима профессия, представители которой объясняли бы людям окружающую их действительность, находили бы связи между происходящими событиями и предлагали бы цельную, понятную картину мира. Вартан Григорян считает, что такой профессией должна стать журналистская деятельность, поскольку в настоящий момент нет какой-либо другой профессии, которая могла бы справиться с этой задачей. В нашем светском обществе мало кто верит проповедям священников, библиотекари заменены "Википедией", а к тому моменту, когда новоиспеченные учителя покидают свои альма-матер, их образование, их знания уже и не очень-то актуальны. Так какая же профессия способна взять под свою ответственность формирование нашего мировоззрения? Он утверждает, что это должна быть журналистская деятельность".
Современный журналист в более или менее рыночных медиа живет в трех координатах: достоверность, значимость, оценочность. А это значит, что он вольно или невольно следует общему мейнстриму.
Я далек от иллюзий по поводу легкости превращения журналистики в просвещающую силу современности, в силу хотя бы необходимости следования рыночным механизмам, в том числе и потворства аудитории, которая страшно придирчива и живет в мире своих многократно мультиплицируемых иллюзий. Но с другой стороны, демократия и свобода — вовсе не результат усилий большинства. К свободе приводили не восстания рабов, хотя они и играли определенную роль, а целенаправленные усилия меньшинства, уверенного в необходимости установления определенного порядка вещей, в том числе и в интересах пресловутого большинства.
Иначе, похоже, нас ждет власть электронной толпы, и не важно будет ли эта толпа против абортов или же за так или иначе понимаемые исламские ценности. Важно то, что толпа и иллюзия демократии, поддерживаемой толпой,— верный путь к тоталитаризму и отмене всех свобод.
Андрей Быстрицкий
Фото: Reuters
Шатилова Анна
