На вопросы ответственного редактора приложения «НГ-сценарии» Юрия СОЛОМОНОВА отвечает председатель Совета при президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека, советник президента РФ Михаил ФЕДОТОВ.

 – Михаил Александрович, как известно, вы потомственный юрист, доктор наук. Но при этом ваша жизнь, я бы сказал, пронизана еще двумя пристрастиями. Это права и свободы граждан и средства массовой информации. И всем этим вы занимаетесь профессионально. Отсюда вопрос – что отличает нынешнюю журналистику от той, что была, скажем, во времена горбачевской перестройки или в лихие 90-е?

– Сегодня не существует такой журналистики, какая была в те периоды, которые вы назвали. Это во-первых. Во-вторых, нельзя говорить о журналистике в целом. Потому как тележурналистика федеральных каналов все-таки несравнима с районной прессой Орловской или Омской области. Я уже не говорю о журналистике в социальных сетях…

– А такая тоже есть?

– Сегодня, думаю, уже есть. И она, конечно же, несравнима с областными или районными газетами, о которых я только что сказал. И это при том, что провинциальные газетчики в своей работе все шире используют Интернет, другие современные технологии. Но если мы обратимся к содержанию региональной российской прессы, то ее качество очень часто напоминает советские партийные газеты районного, да и областного масштаба. Есть и такие, которые даже своей версткой не очень сильно отличаются от номеров 30-х годов прошлого века. С разницей разве что по части полиграфии.

Когда началась перестройка, нам показалось, что она пошла повсюду. Но это была иллюзия. Если говорить о советской прессе, то начиная со второй половины 80-х годов журналистика стала меняться лишь благодаря появлению таких изданий и каналов, которые стали флагманами демократизации и гласности. Это были «Московские новости», «Огонек», телепрограмма «Взгляд»…

– Даже партийная газета «Советская культура» была в то время среди прогрессивных СМИ. Ее работники даже шутили: «Мы критикуем КПСС с помощью бюджета ЦК КПСС»... А интересно, на каком перестроечном фронте были в то время лично вы, Михаил Александрович?

– Лично я в 1988 году вместе с будущим космонавтом Юрием Батуриным и адвокатом Владимиром Энтиным писал инициативный авторский проект закона СССР «О печати и других средствах массовой информации», который был принят в 1990-м и буквально взорвал информационную тишь. Думаю, что особенную тревогу властей вызвала отмена цензуры.

Дело в том, что еще в 1968 году в ЦК КПСС был разработан проект советского закона о печати. Хотя такая инициатива была, видимо, навеяна Пражской весной, однако проект был вполне кондовый, в духе «коллективного агитатора, коллективного пропагандиста и коллективного организатора» – короче, «приводного ремня» партии. Но опытный идеолог партии секретарь ЦК Михаил Суслов сделал при обсуждении проекта на политбюро встречный ход: «От отмены цензуры в Чехословакии до ввода советских танков в Прагу прошло всего несколько месяцев... Если мы примем этот закон, я хотел бы знать, кто и через какое время будет вводить танки в Москву?»

Как в воду глядел Суслов. Закон о печати вступил в силу 1 августа 1990 года. А 19 августа 1991 года в Москву по приказу ГКЧП вошли танки.

В нашем проекте закона революционным была не только отмена цензуры. К примеру, в четвертой статье этого документа утверждалось, что каждая редакция СМИ является юридическим лицом и, страшно подумать, самостоятельным хозяйствующим субъектом. Более того, любой гражданин или группа товарищей могли учредить свое СМИ.

В день 1 августа 1990 года, когда закон о печати вступал в силу, у дверей Минпечати РСФСР стояли очереди. Это было похоже на отмену крепостного права. Но сейчас-то мы понимаем, что далеко не все захотели воспользоваться той свободой. Вот почему сегодня многие региональные СМИ пребывают в том же положении, в каком их застал новый закон в 1990 году. Застал, но не изменил. Многие издания глубинной России и сегодня не мечтают ни о какой свободе, а хотят лишь повышения зарплаты, еще каких-то льгот от государства, продолжая при любой политической погоде заниматься рутинным информированием населения о невероятных успехах местных властей, особенно в канун очередных выборов. И таких районных, городских газет по стране тысячи.

– Это очень интересно, потому что среди столичных медийных экспертов лет 10 назад не затихали споры о том, когда умрут бумажные газеты. Даже спорили о точной дате кончины последней российской газеты.

– Но это же спор ни о чем, потому что он не о журналистике, а всего лишь о материальных носителях информации, разнообразие которых уже сегодня делает газету мультимедийным продуктом. Но это перевоплощение – еще не гарантия того, что потребители удовлетворятся качеством и содержанием теперь уже того или иного мультимедийного медиа.

Кроме этого, сегодня информационное общество уже отягощают такие глобальные проблемы, которые могут привести к невиданным раньше катастрофам. Эта угроза связана прежде всего с обвальным ростом мировых информационных потоков. Сегодня за сутки по миру распространяется такое количество информации, какое раньше не появлялось за годы, десятилетия, века.

В этом неиссякаемом цунами есть огромное количество издержек. Информационный шум приводит к тому, что у человека утрачивается способность к селекции информации, к чтению и усвоению текстов. Неизбежно слабеет и понимание смыслов.

Это уже в конце прошлого века привело к исчезновению объемных журналистских жанров. Так безвременно скончался фельетон, зачах репортаж, ушел в прошлое старый добрый очерк. И в основном в силу того, что очерк по нынешним меркам оказался для большинства читателей, так сказать, неподъемным текстом.

– Как удивительно меняется время. По воспоминаниям Михаила Ромма, в свое время приемная комиссия ВГИКа посмеялась над Василием Шукшиным, когда тот признался, что не прочитал «Войну и мир» потому, что «это очень толстая книжка». Шукшина все-таки комиссия разглядела и приняла в студенты. Но могла и не принять. А вот люди тогда действительно больше читали. Теперь, мне кажется, уже и дайджесты по русской литературе не все школьники одолевают.

– Сейчас появился такой формат подачи журналистских, да и литературных, произведений, как лонгрид (long read – «долгое чтение»). Это когда большой объем текста разбивается на части с помощью разных форм мультимедийности – фотографий, рисунков, видеофрагментов и т.д. Этот формат предполагает различные электронные носители. Но с этим условием у нас сегодня проблем нет.

Но при этом журналистские критерии подготовки материалов никуда не исчезают: интересные заголовки, увлекательное начало, правильно выстроенный сюжет, логика повествования… И, конечно же, верность фактам, сопоставление разных источников информации… Если это не соблюдается, то вольно или невольно происходит определенное оглупление аудитории, автор сообщения что-то выдал и, как говорится, умыл руки.

– Вам не кажется, что сама динамичность Интернета создает не лучшие условия для аналитических сочинений? Скажите прямо, блогер – это журналист?

– Однозначного ответа тут быть не может. Начну с того, что социальные сети могут быть полем журналистики, если на этом поле есть настоящие журналисты, но могут и не быть. То же самое можно сказать и о газете. Если, например, какая-то районная газета выпускает свой очередной номер, который открывается докладом главы региона о достигнутых квартальных успехах, внутренние полосы расписывают обещания все того же главы о благоустройстве дорог и улучшении медицинских услуг, а на последней странице прогноз погоды соседствует с телепрограммой и кроссвордом. Где мы здесь хотим отыскать журналистику? А таких газет сегодня еще тысячи… Я не говорю уже об изданиях, в которых реклама и информация сочетаются как 100 к 10.

– Думаю, что на Западе такую прессу представить трудновато. Но там тоже не без проблем. Взять хотя бы недавний скандал в немецком суперкачественном журнале Spiegel. Почетный автор этого издания, прославленный Клаас Релотиус, лауреат многих национальных и международных премий, был уличен в том, что написал материал, в котором, как установил его завистливый коллега, не было ни слова правды. Все  оказалась талантливейшей выдумкой...

– Так бывает. Я в судебной журналистике нередко сталкивался с тем, как автор, описывая конкретное судебное дело, поддавался на драматургию сюжета и неожиданно даже для самого себя начинал своей версией развития событий подменять реальный ход процесса. Потому что собственная версия ему казалась гораздо интереснее, чем бытовуха, представленная в ходе судебного разбирательства.

Мне кажется, это такая ловушка, в которую попадают и очень талантливые журналисты, которые уже одной ногой находятся в литературе, где документальность может лишь сковывать полет фантазии автора. Но ведь журналистика – это литература факта, а не воображения.

– А мне кажется, что чаще всего сегодня в Интернете этим грешат блогеры. Может быть, вы помните историю с блогером, которого из Москвы послали на Саяно-Шушенскую ГЭС, где произошла крупная катастрофа, и он там написал такого, что МЧС выразило решительный протест…

– Как мне не помнить, если я занимался этим конфликтом. Это произошло с Михаилом Афанасьевым, главным редактором интернет-журнала «Новый фокус». Я этого журналиста-самородка из Хакасии хорошо знаю. Он честный, талантливый и порядочный человек.

– Но он же, как я помню из прессы, написал, что из-под обломков плотины уже не один день раздаются сигналы живых людей о помощи, на которые спасатели не обращают внимания…

Ничего не гарантирую, ваши жалобы могут и вырезать.  Фото Иньерпресс/PhotoXPress.ru

– Да нет! Михаил нигде не писал, что он лично слышал эти сигналы. Как репортер, он привел слова людей, которые якобы слышали эти зовы о помощи. Он даже привел имена этих людей. То есть это классический случай, когда должны быть приведены различные альтернативные мнения тех, кто был в центре события. И там были такие люди, которым в этой трагедии хотелось верить в то, что живые еще остались под руинами. И в этом тоже  была трагедийность этой катастрофы.

Журналист – не следователь, не судья, который собирает доказательства до последней детали. Он не может проводить обыски, допросы, выемки, опознания, другие следственные действия. Но при этом он должен соблюсти свою профессиональную честность, о чем, к сожалению, нередко забывают даже высокие профессионалы. Особенно в сегодняшнее время, которое убыстряется под воздействием высоких технологий…

– А вот случай, когда власть в отношении прессы ведет себя тоже весьма дерзко. Это я про президента США, который не так давно на весь мир стал учить независимые и всемирно известные американские газеты, как надо расценивать его, Трампа, политику… С точки зрения независимости американской журналистики как четвертой власти это было каким-то нарушением?

– Журналистская власть выразила свое мнение о президентской, которая, в свою очередь, ответила настырным газетам тем же. Какие тут могут быть нарушения…

– А блогеры в таких ситуациях скорее беззащитны. У нас вы их относите к журналистам? Они же в большинстве своем не имеют такого статуса…

– Это уже отдельный и серьезный вопрос. Несколько лет назад был принят так называемый закон о блогерах. Наш президентский Совет по правам человека тогда предупреждал, что в том виде, в каком был этот закон написан, его принимать ни в коем случае было нельзя. Нас не послушали и приняли. Через несколько лет этот закон был признан утратившим силу. Власти его отменили по собственной инициативе. Видно, тоже поняли, что невозможно дать четкое определение понятию «блогер», не определившись с понятием «социальная сеть». Потому что блогеров обуславливает социальная сеть, в которой они представляют собой довольно пеструю публику. Но при этом в общем смысле никакими средствами массовой информации блогеры не являются. Если вы выкладываете по утрам в Сеть меню своего завтрака или автопортрет с киской, разве вы вправе считать эти презентации журналистикой? Тем более что вашей аудиторией часто оказывается лишь группа приятелей.

Конечно, журналист может быть блогером. Например, прекрасный журналист Леонид Парфенов завел видеоблог, который очень быстро превратился в авторитетное СМИ. А вот может ли блогер быть журналистом, если он ранее им не был, это вопрос… Может стать, если сделает это своей профессией, освоит ее законы и этические правила. В общем, это такие множества, которые пересекаются, но не поглощают друг друга.

– А как все-таки талантливому блогеру оказаться в журналистике?

– Он должен попробовать распространить на себя законы, принципы, смысл этой профессии. А для соблюдения формальностей надо прежде всего зарегистрировать свой блог в качестве средства массовой информации. И тогда на блогера будет распространяться правовой статус журналиста со всеми правами и обязанностями, определенными законом о СМИ. При этом возникают, конечно, некоторые юридические хитрости, но они преодолимы. Кроме того, блогер вправе признать для себя этический кодекс российского журналиста и многие другие профессиональные установки, я бы сказал, даже заповеди этой профессии.

– Наш разговор, по-моему, должен хотя бы краем задеть новое в современном политическом лексиконе и такое интригующее понятие, как постправда.

– Скажу честно, про постправду я узнал недавно. Оказывается,  такназывается  тип политической культуры, в которой дискурс в основном формируется через обращение к эмоциям и личным убеждениям аудитории. При этом политическая реальность остается в стороне. Упор делается на повторение одной и той же аргументации при упорном игнорировании неудобных объективных фактов, противоречащих поставленной задаче.

Сегодня можно услышать, что постправда начинает преобладать в таких политических системах, как США, Россия, Украина, Китай.

Американским примером, мне кажется, выступил тот же  Трамп со своим мифом о надежной стене, огораживающей мирные США  от агрессивных мигрантов из  Мексики и других стран Латинской Америки. В России на память приходят многочисленные трубадуры Сталина, продолжающие воспевать «великого кормчего» в очевидном противоречии с историческими фактами о массовых политических репрессиях. И телесериалы, в которых диктатор предстаёт то грозным руководителем, то жестоким отцом, то смелым грузинским разбойником лишь популязируют этот образ. Образ, который уже никак не связан с реальностью, а полностью принадлежит постправде. Так мы оказываемся в виртуальном сюрреалистическом мире.

– Вспоминая теперь вашу активность в законотворческой деятельности , хочу спросить о том, жива ли и сегодня ваша с Батуриным и Энтиным идея «инициативных авторских законопроектов»? Нет ли у вас сейчас новых  замыслов?

Блогер – он только в Сети богатырь, а так пацан, да и только...  Фото Елены Пальм/PhotoXPress.ru

– Пока нет. Думаю, потому, что у каждого из  нас своих проектов в избытке, а еще больше у нас сегодня текущих дел. У меня, например, сейчас примерно такой условный график рабочего дня: с утра я занимаюсь проблемами оппозиционера, попавшего в спецприемник по надуманному обвинению. Потом пытаюсь помочь группе пенсионеров, попавших в «щель» между двумя законами. Дальше идут проблемы утилизации мусора, ликвидации поселенческого звена местного самоуправления, защиты известного ученого от преследования за независимую позицию по вопросу реформы высшего образования. За ними подходит очередь многоквартирного самостроя, несправедливости земельной реформы… И так далее – практически каждый день. И все это не однодневные дела, а серьезнейшие проблемы, над которыми бьется весь наш совет. И постепенно что-то складывается. Потому что правозащитная деятельность предполагает упорство, тщательность, системность, точность и даже некоторое занудство. Как учила меня наша замечательная Людмила Михайловна Алексеева, «курочка по зернышку…». Так потепенно осваиваем даже те проблемы, о которых раньше и не слышали. Например, если бы восемь лет назад, когда я был рядовым членом совета, меня спросили, что я думаю о реформе ФСИН, я бы ответил: «А что такое ФСИН?» Потому что всю предшествующую жизнь я занимался почти исключительно правовыми и этическими проблемами СМИ. Это была моя «грядка», которую я старательно возделывал. Сейчас у совета таких «грядок» несчетное количество.

– И все эти «грядки» относятся к такому «огороду», как гражданское общество?

– Вот именно. И поэтому проблем у нас масса, куда ни кинь.

– У других стран то же самое?

– Несомненно! Просто у каждой страны по-разному. Но есть и очень много общего, схожего. И это даже хорошо. Потому что все говорит о том, что мы такие же, как они. Но это касается глобального сходства. В деталях выясняется, что мы все-таки не французы, которые, конечно же, совсем не англичане.

Разнообразие – это хорошо. Но глобальные сходства тоже гарант стабильности. Так, например, никто не хочет войны. Отсюда начинаешь понимать, почему пропаганда глупее других форм коммуникаций. Потому  что она всегда обвиняет в разжигании войны другую сторону. Вот почему пропаганда столь заразительна. Она всегда делает виновником всех бед другого. И если вы хотите понять, как работают пропагандистские системы стран, применивших и поддержавших санкции против России, то вы увидите зеркальное отражение наших непреклонных героев клокочущего телеэфира. Такие баталии проще объяснять на физических явлениях вроде резонанса.

– Теперь хотелось бы поговорить о вашей деятельности в Коллегии по жалобам на прессу. Что это за орган, который работает с 2005 года, и что он дает общественности и самой прессе?

– Это коллегия имеет две палаты. Одну из них, представляющую медиасообщество, возглавляю я. Другую составляют представители медиааудитории, и ее возглавляет Владимир Лукин, бывший общероссийский омбудсмен и один из самых верных кандидатов в моральные авторитеты современной России. Таким образом, в одной палате работают люди, которых выбрали медийные организации: ассоциации журналистов, издателей, вещателей, рекламодателей, факультеты журналистики, издательские дома, телекомпании и т.д. В другой представлены лица, избранные от Общественной палаты РФ, Совета судей РФ, Федеральной палаты адвокатов, различных общественных организаций, не имеющих отношения к прессе и журналистике в целом. Есть здесь и те, кого выдвинули научные академии, профсоюзы, политические партии, религиозные организации.

Все устроено так, что ни одна сторона не имеет контрольного пакета. Максимум демократизма. Причем этот демократизм начинается уже на стадии выдвижения от медиасообществ и общественных организаций. Уже на том уровне работает условие: сколько человек хотите выдвинуть, столько и выдвигайте. Захотят – выдвигают одного кандидата, захотят –   десяток. Затем формируется единый список кандидатов, который рассылается в те организации, которые участвовали в выдвижении, и дальше происходит голосование. У каждой организации 25 голосов, потому, что в каждой палате 25 мест. Избранным считается тот, кто набирает большинство голосов.

– Какая все-таки серьезная процедура…

– Но зато таким образом любой человек, заинтересованный в том, чтобы получить оценку деятельности журналиста или редакции СМИ с точки зрения профессиональной этики, может обратиться не куда-нибудь, а в Общественную коллегию по жалобам на прессу. К печали пропагандистов, конфликты с их участием коллегия рассматривать не намерена. Эта профессия к журналистике не относится.

Каждое поступившее обращение сначала попадает в президиум, который решает, имеет ли жалоба отношение к профилю коллегии или нет. Потому  что к нам иногда обращаются с требованием взыскать с редакции убытки или решить иначе дело, уже прошедшее судебную инстанцию.

Естественно, что мы такие обращения не рассматриваем. Если же видим, что спор соответствует нашему профилю, то формируется коллегия, куда   входит не менее пяти и не более 15 человек. Причем обязательно представляющих обе палаты, но не обязательно с равным количеством представителей.

Далее приглашаются заявитель и ответчик, которым предлагается высказать свои позиции и ответить как на вопросы друг друга, так и на вопросы членов коллегии. Стороны могут приводить своих экспертов, свидетелей, представлять документы. После всей процедуры коллегия за закрытыми дверями вырабатывает свое решение, которое является обязательным для сторон, если они подписали соглашение о признании профессионально-этической юрисдикции коллегии.

Те, кто обращается в коллегию, практически всегда подписывают это соглашение, потому что без подписи мы не принимаем от них заявление. А вот те, на кого жалуются, далеко не всегда ставят свой автограф на подобном соглашении.

Но главная сила решения коллегии не в каком-то нормативном его значении, а в том, что это моральная оценка, которая, во-первых, дается профессионалами, коллегами тех, на кого жалуются, а во-вторых – независимыми представителями аудитории СМИ. Я бы сказал, если у Фемиды в руках обычные весы, то у нас, скорее, аптекарские.

– Каким образом вы информируете о своих решениях широкую аудиторию?

– Это зависит от самих СМИ. Например, такие газеты, как «Московский комсомолец» и «Новая газета», практически всегда знакомят своих читателей с нашими решениями – даже тогда, когда они приняты не в пользу редакции и ее журналиста. Что же до телевидения и радио, то их позиция – это почти всегда гордое игнорирование. Даже когда коллегия принимает сторону телевизионного или радиожурналиста. А бывает и так, что в ответ на решение коллегии в эфир летят откровенная ругань, вранье и оскорбления. Видимо, слишком непривычна эта загадочная профессиональная этика журналиста…     

Источник: Юрий Соломонов, текст и фото NG.ru