В 2015 году радиостанция «Эхо Москвы» впервые за долгие годы будет убыточной. Ее главный редактор Алексей Венедиктов рассказал «Агентству Бизнес Новостей» почему и как этому способствовала деятельность гендиректора станции Екатерины Павловой. Кроме ее имени в беседе упомянуты Путин, Медведев, Кашин, Лесин, Габрелянов и Леся Рябцева.

Часто приходится слышать мнение, что в России есть три эффективных медиаменеджера: Эрнст, Венедиктов и Габрелянов. Согласны ли вы с такой оценкой (убираем за скобки Венедиктова)?

Я и с Венедиктовым согласен!

Это вопрос измерения эффективности. Я измеряю эффективность рекламой, то есть деньгами, репутацией и рейтингом, то есть количеством слушателей. Я согласен с Эрнстом, согласен с собой. А Габрелянов живет на деньги, которые ему дает его группа. Поэтому его эффективность еще надо проверить. С моей точки зрения, эффективность не в том, чтоб показывать голые задницы.

Вы следили за той революцией, которую Габрелянов в петербургских СМИ устроил?

Краем глаза следил, опять-таки — как ее эффективность посчитать? Разрушать — не строить, разрушать медиа, которые здесь были и сделать кальку с «лайфа» — ну, пусть. Должны быть разные медиа, в том числе такие, как Life News, если оно не манипулирует и не врет. Если оно остается медиа.

Но если господин Габрелянов говорит, что он никогда не тронет трех «п» — президента, премьера и патриарха — это называется не медиа. Я себя даже рядом с ним поставить не смогу — мы маленькое провинциальное радио, а он большой Габрелянов по зарабатыванию денег от инвестора.

Вы кстати с покойным создателем «Балтийской медиагруппы» Олегом Рудновым были знакомы?

Я видел его очень давно, был знаком, но мы не дружили.

Можете объяснить феномен — как ему удавалось, с одной стороны, получать деньги от близких людей Владимира Владимировича [Путина] (говорили о Ковальчуке), с другой стороны, БМГ производила достаточно независимый продукт.

Я не занимался изучением его бизнеса. Но он пришел из 1990-х, профессионально строил радио в 90-е, кое-что я у него подсмотрел. Зарабатывание денег — это всегда вещь индивидуальная, тонкая, я бюджетом его группы не располагал.

Возвращаемся из Петербурга в Москву. Вы всегда хвалились тем, что у вас радиостанция приносит прибыль акционерам. Сейчас, как я понимаю, это не так.

Что значит сейчас — год только начался.

По 2014 году.

Нет, 2014 год это плюс, цифры не вспомню, но плюс. Прибыль этого года мы инвестировали внутрь. В 2015 году прибыли не будет. Тому есть объективные и субъективные причины. Объективные — общий кризис рекламы — спад от 17 до 29%. И я напомню, что частая смена генеральных директоров и зачастую их нервные действия, в частности, разрушение рекламной службы «Эха Москвы», которое было доходным, привело к этой ситуации. Сейчас мы пытаемся совместно с нашим акционером «Газпром-медиа», [его руководителем] Дмитрием Чернышенко каким-то образом разобраться, как из этого выйти.

А что это была за история с «принудительным кормлением» станции финансами акционера, когда вам хотели большой кредит прописать?

Это гендиректор Екатерина Павлова предложила публично — и «утекла» [в СМИ], видимо, она — совету директоров дать кредит на 100 млн рублей. Поскольку это была сделка с заинтересованностью — от «Газпром-медиа» — мы, миноритарные акционеры, проголосовали против и заблокировали эту сделку. Нам эти деньги были не нужны. Считаю, гендиректор должен не выпрашивать, а зарабатывать деньги.

Как идет перестройка пакета акций, который миноритарии ранее объединяли в управление зарубежной компании?

Ну вы знаете, что закон о 20% доле иностранцев вступает в силу с 1 января 2016 года. Сейчас наши юристы над этим работают.

Закончим с менеджерским блоком. Владимир Гусинский следит за судьбой "Эха Москвы"?

Да.

Вы с ним общаетесь часто?

Да.

У него есть шанс вернуться в российский медиабизнес?

Я не знаю. Эта история была между ним и президентом Путиным, поэтому, я думаю, она должна закончиться между ним и президентом Путиным.

Ходорковский - тоже есть такой выдворенный бизнесмен. У «Эха Москвы» с ним какое-то сотрудничество будет?

В плане ньюсмейкера — да. В плане какого-то там спонсора — нет. Мы считаем что мы должны зарабатывать деньги сами, это наша главная история. Для этого нужно восстановление рекламной службы в первую очередь. И несмотря на то, что рынок упал, надо работать, а не ходить вымаливать.

Переходим на любимую тему всех журналистов - Леся Рябцева.

Хм.

Она остается вашим помощником, несмотря на то, что Вам на нее жалуются журналисты «Эха».

Я уже говорил и говорю еще раз. Я с уважением отношусь к государю императору Павлу I за то, что он в том числе говорил: в этой стране дворянин тот, с кем я говорю и до тех пор, пока я с ним говорю. Я не сдал Александра Плющева государству (увольнения журналиста требовало руководство «Газпром-холдинга» — АБН), я не сдал Ольгу Бычкову акционерам в Петербурге, я не сдам Рябцеву тем, кто требует ее уволить. Это просто принцип, я считаю что человек [Леся Рябцева] на своем месте. Если я считаю, что Плющев, Рябцева, Бычкова, Варфоломеев, Бунтман на своем месте, он будет на этом месте, пока я главный редактор.

Вы все всегда знаете. Почему Дмитрий Медведев у нас так активизировался? Тут еще дело Кашина...

Это несвязанные вещи. Я следил за делом Кашина, имея возможность задавать вопросы руководителям, каждый раз на встречах я задавал вопрос «Что с делом Кашина». Я примерно представлял, в какую сторону все движется. Медведев не активизировался, это решение президента Путина. Внутри Кремля очень многие встали уже на низкий старт для сноса Медведева, считая, что он вообще исчез, а он исчез. И Путин продемонстрировал, что в этой стране человек... то есть, премьер-министр — тот, с кем я говорю и до тех пор, пока я с ним говорю.

Журналист Евгения Альбац высказала гипотезу, что с Путиным никто на Западе не хочет говорить, и вот мы готовим экспортного Медведева: у нас будет такой сверхминистр иностранных дел Медведев, который ездит на Запад и с Обамой общается (у него это лучше получалось, чем у Путина).

Я не разделяю этой гипотезы Евгении. Я считаю, что речь идет не о внешних, а о внутрикремлевских расстановках.

И вы убеждены, что Путин по-прежнему намерен пойти на выборы президента в 2018 году?

На сегодняшний день у меня есть масса фактов, что это [избрание Путина] готовится, и ни одного, что это не готовится.

А что может это изменить?

Трудно сказать, когда все в голове одного человека. Трудно сказать, какими доводами он будет пользоваться для себя, в чем он решит себя убедить, чтоб изменить эту позицию. Я таких доводов не вижу на сегодняшний день. Может через год будет.

Что там у Путина с графиком на интервью (ранее Кремль официально не отказывал в интервью Путина «Эху Москвы», но уже много лет ищет «место в графике»)?

Мое предложение всегда в силе. Оно в голове у Пескова.

А вот Песков по-вашему эффективный пиарщик после этих историй с часами и с яхтой?

Не путайте пиарщика и пресс-секретаря. Пресс-секретарю дозволительно только то, что думает или говорит его сюзерен. Пиарщик гораздо более свободен в достижении цели. Вы можете не любить Пескова, но Вы понимаете, что его голосом говорит президент, Вы будете его цитировать точно так же, как цитируете Путина.

Еще один вопрос персональный — Маргарита Симоньян. Как Вам история с «ответочкой» на сайте одного из двух главных информагентств (Венедиктов написал в твиттере о возможном переходе Симоньян на НТВ и слиянии ТАСС и «России сегодня». На следующий день на сайте ria.ru появилось сообщение о слиянии «Эха Москвы» и slon.ru)?

Даже не на сайте, а на ленте. Это очень смешно и жалко. Потому что когда госагентство это делает, это значит, что оно может такие шуточки делать и по поводу сбитого «Боинга». В твиттере — пожалуйста, в фейсбуке - пожалуйста, это твоя соцсеть. Но когда это делает информационное агентство государства от имени государства... Ну, мне это повышает цитируемость, меня это не обижает, хоть каждый день делайте так. Но это первый раз за всю историю информагентств от Рейтер и заканчивая ТАССом, когда это было так сделано. Значит, я попал в больное, значит, пусть другие делают выводы.

Вся эта история с выдворением Светланы Миронюк из РИА Новости, получается, была просто рейдерским захватом агентства?

Эта часть безусловно была существенна, одним из ее авторов был [экс-министр печати] Михаил Лесин, который в этом поучаствовал активно. Никто не отказывался от слияния агентства, в условиях кризиса это два больших бюджета. А лучше полтора, чем два. При этом я думаю, что если Симоньян хоть куда-то уйдет (или Сергей Михайлов из ТАСС уйдет), то агентства будут слиты. Сейчас только личная уния агентства с руководителями в Кремле (где РИА, а где куратор Алексей Громов) защищает агентство. Поэтому я и сказал, что если Симоньян уходит на НТВ, то тогда объединяют агентства, а если не уходит, то не тогда. Поэтому, когда все возбудились (мне звонили из Белого дома, из Кремля), я говорил: «ребят, читайте, что я написал. Вы же знаете, что это обсуждается уже два года. О чем вы говорите? Вы же знаете позицию Ковальчука, вы же знаете позицию Громова, что я нового такого сказал?». Они подумали, что я знаю, что такое решение есть. Его нет, но будет.

Вы, выступая в АБН перед слушателями «Эха Москвы в Петербурге» сказали, что убеждены: Дмитрий Киселев и Татьяна Миткова никогда не меняли своих убеждений. Скажите, как медиаменджер, когда у нас изменится политическая ситуация в стране, и подтянутся стандарты журналистики, таких людей на работу брать?

Этого я не понимаю, что Вы у меня спросили. Это действует для каждого главного редактора отдельно. У нас у власти 15 лет находится одна и та же полит-команда с одной и той же политической программой. Она относится к медиа, как к инструменту. Об этом мне было сказано еще в 2001 году на встрече с Путиным. Мне не так сказано по формулировке, а было дано понять: я пытался Путину объяснить, что мне кажется, что медиа — это институт, а он говорил: «Да ну брось ты». Это искреннее понимание этих людей, что это дубинка, инструмент, сломался, инструмент плохой — надо новый. Но инструмент должен выполнять волю хозяина. Поэтому для меня ничего удивительного в этом нет. Когда сменится команда и появится команда с другими подходами к медиа, тогда и будем разговаривать.

Всем нам желаю дожить до этого.

Я-то точно доживу!

Василий Романов
Фото и текст АБН

Президент факультета журналистики МГУ Ясен Засурский более 40 лет, до 2007 года, работал его деканом. Он и сегодня продолжает преподавать на журфаке. В интервью Ясен Засурский признает, что российская журналистика снова стала пропагандой, чем была в советские времена. По его мнению, рано хоронить бумажные газеты и не стоит переоценивать социальные сети. Президент МГУ, по его собственному выражению, не оторванный от реальности идеалист в профессии, а просто преподает то, "какой должна быть журналистика". Для Ясена Засурского люди, решившие заниматься журналистикой, априори интересные, даже если они, закончив быть "старательными студентами", игнорируют профессиональные стандарты.

— Ясен Николаевич, главный вопрос, который интересует тысячи ваших выпускников: как вы себя чувствуете?

— Мое здоровье, в общем, неплохо. Я пытаюсь ходить. Надеюсь, что до конца этого года я эту проблему решу и буду ходить. Я сделаю все, чтобы встретить Новый год на ногах. Я вообще-то могу встать… (привстает с кресла) и дальше так действовать (поднимается еще выше). Но нужно больше практики. Я надеюсь, что все будет хорошо. Чувствую я себя нормально.

— Вы бываете на журфаке? Преподаете?

— Бываю практически каждую неделю. Иногда даже по два раза. На этой неделе был два раза.

— Что вы читаете на факультете сейчас?

— Я сейчас начинаю читать курс по истории зарубежной журналистики. Этот курс у меня всегда был. И второй курс — это "Медиасистемы". Это коллективный курс, его читают еще Елена Леонидовна Вартанова (декан факультета журналистики. — Прим. Ред.) и Михаил Игоревич Макеенко. Я буду третьим. В России ведь принято все на троих делить. Почитаю лекции. Кроме того, меня просили студенты почитать про современные зарубежные СМИ. Не могу им отказать. Но надо признать, что сейчас в Москве стало гораздо сложнее с зарубежной прессой. По-моему, нигде сейчас в городе не продают даже The Economist. А это, кстати, очень полезное издание. Там всегда есть определенная точка зрения, но всегда есть и альтернативное мнение. Стандарты, понимаете ли. The Economist — это даже не двухсторонняя аргументация, а трехсторонняя. По этому изданию можно следить за логикой развития мировой политики и журналистики. Чем я и занимался до последнего времени, когда выписывал его. Но вот сейчас выписать не смог: издание сказало, что им стало сложно работать в рублевой зоне и организовывать подписку в этой зоне они больше не могут. Сейчас я больше BBC слушаю. Хотя радио BBC уже не то, что прежде. Еще недавно, когда я был деканом факультета, интересных аналитических материалов на BBC было больше.

— Вы помните, как вы перестали быть деканом журфака в 2007-м? Болезненно покидали пост? Чем для вас это было?

— Для меня это было, во-первых, ожидаемо. Во-вторых, чего же тут болезненного? Я остался на факультете. У меня почетная должность, я президент! И я имею почти такие же возможности, что и прежде. Разница в том, что я теперь не должен подписывать разные бумаги. Раньше я каждый вечер должен был подписывать ведомости на зарплаты. Это занимало очень много времени и было не самым приятным занятием.

— За 42 года работы деканом журфак стал для вас вторым домом, а студенты — родными детьми? Или вы всегда умели разграничивать работу и жизнь?

— Я очень люблю наших студентов. Сейчас качество их немножко меняется, но все равно они очень интересные. Люди, которые идут заниматься журналистикой, априори интересные. Люди, которые хотят сделать карьеру в журналистике и для которых это дорого, всегда интересны. Это приятная амбициозная публика, для которой деньги — это не главная категория. Ведь журналистикой больших денег не заработаешь. Я, конечно, разграничивал дом и факультет. Но работа была мне очень близка. Понимаете, я никогда не занимался какой-то бурной общественной жизнью. Я был деканом, и мои общественные интересы вполне удовлетворялись этим. Мне всегда этого хватало. Мне вообще всегда всего хватало. Кроме, пожалуй, нормальных иностранных газет под рукой. И книг. Знаете о чем я сейчас мечтаю?

— О чем?

— Оказаться где-нибудь в Англии в книжном магазине рядом с полочкой, на которой лежат книги моего любимого издательства, которое много лет занимается проблемами международной журналистики. Если я когда-нибудь еще выберусь в Англию, найти меня можно будет у этой полки. Я бы обновил свою библиотеку.

— Настоящего интеллигента от ненастоящего отличает то, что настоящий забивает свой чемодан книгами, а все остальные чем-то другим. Вот сейчас сыром…

— Сыр тоже полезный!

— Давайте откатимся на полвека назад. Вы в шестидесятые годы под кураторством тогдашнего директора ТАСС Лосева написали монументальный труд про то, что такое советская журналистика. Скажите, если бы сейчас писали такой труд про современную журналистику, нашлись бы пересечения с той журналистикой? Есть вещи, которые за полвека либо не изменились, либо снова вернулись?

— Это был доклад исследовательской группы ЮНЕСКО. Над ним работали великие люди. Редактором был Габриель Гарсия Маркес. И я его готовил тоже, да. Но это было не только про советскую журналистику, а про журналистику мировую. Хотя в понимании нашей журналистики мы тоже старались сделать шаг вперед. Часть про советскую журналистику мне пришлось писать. Писал я ее целое лето, находясь в Париже. Трудно сравнивать советскую журналистику с современной, с той, которая существует в мире, где есть реклама. Фундаментально эти журналистики сходятся в одном точно: в высоком уровне концентрации. Газеты и телевидение снова в большой степени опираются на государство, роль государства слишком велика. И я грущу, что с тех пор в России так и не появилось газеты вроде Times, The New York Times, The Daily Telegraph. Прекрасно же, когда читатель получает пищу для размышления и для самостоятельных выводов. У нас с этим трудности. Одной-двух газет на всю страну явно не хватает.

— Ясен Николаевич, сколько вас помню, вы всегда на лекциях говорили про идеалы. Вы преподавали идеалы. У меня — как вашего студента — складывалось впечатление, что вы придумывали некий идеальный мир, в котором должен работать некий идеальный журналист, который не врет, не ворует, не устраивает никаких провокаций. Вы рассказывали про 17 век, про Джона Мильтона — отца концепции свободной печати. Но потом ваши студенты выходили с лекций и в 9 случаях из 10 оказывались в других условиях, в которых нет никакого Джона Мильтона, зато есть главный редактор, который вынуждает передергивать факты. Иногда казалось, что вы рассказывали про какую-то другую профессию и про другой мир, который не пересекается с реальным. Вы понимаете это сейчас?

— Я рассказывал о принципах. Об их становлении. Конечно! Я всегда был сторонником определенных принципов журналистики. И они у меня были отражены. Но я прекрасно представлял и сложности. Я хотел рассказать о том, как должно быть. А о плохом студенты и без меня узнают всегда очень просто и очень быстро.

— Вы смотрите телевизор? Вы верите сегодняшним телевизионным новостям?

— Я смотрю телевизор, чтобы выяснить, какие тенденции есть в оценках. Но это совершенно антипросветительское занятие. Смотреть телевидение для того, чтобы узнать, что происходит в мире, бессмысленно. Сейчас главные информаторы — это социальные сети. Но точно не российское телевидение.

— А почему вас нет в фейсбуке, кстати?

— Потому что это требует очень много времени. Если все читать, что в фейсбуке пишут, то вы вообще умрете и больше ничего не узнаете. Кроме дезинформации и замалчивания есть еще одна проблема — это переизбыток информации. Но телевидение не дает нам вообще информации. Я его вынужден смотреть, смотрю выступления, связанные с действиями правительства, тем более сейчас очень сложная обстановка — нужно это смотреть. Но интерпретирующей журналистики я не вижу. России нужны качественные и серьезные газеты. Пока таких газет нет, уровень нашей культуры будет отставать от потребностей общества. В нашем обществе существует дефицит знаний. Не информации даже, а именно знаний. Информации — если иметь в виду news — сколько угодно. Но анализа нет. У нас не журналист выступает в роли журналиста, а президент стал как журналист. По каждому поводу высказывается. Его, конечно, не цитируют, как Иосифа Виссарионовича, но он присутствует, его много. А в иностранных газетах есть журналисты, или, по крайней мере, там всегда найдут Сноудена, который напишет обо всех то, что надо, но не из-за того, что он хочет грязью кого-то облить, а потому что ему есть что предложить.

— Вы когда включаете телевизор и видите, как ваши выпускники, которые были на ваших семинарах старательными и целеустремленными, врут, что вы чувствуете в этот момент?

— Мне неприятно. Но я понимаю, что ориентироваться на телевидение вообще бесполезно. Телевидение протокольно. Вам расскажут про то, как в России остался французский актер Депардье, но аналитики — нет. Человек перед телевизором — это человек, у которого глаза зашоренные.

— Есть такой телеведущий известный по имени Эрнест Мацкявичюс. Он ваш студент.

— Да, прекрасный был студент.

— Вы знаете, что он сказал про то, какой должна быть журналистика в России?

— Нет, я не знаю.

— Он посоветовал журналистам последовать его примеру и отказаться от международных журналистских стандартов. Он сказал следующее: "Давайте вспомним, какой журналистика была в 1942 году. Она давала обе точки зрения, предоставляла слово и той, и другой стороне?.. Давайте сначала отобьемся, а власти на ее косяки будем указывать потом". То есть он считает, что в условиях информационной войны главная функция журналистики — оборонительная, а главный профессиональный рефлекс — защита государственных интересов.

— Нет-нет, я не согласен с этим. Потому что никакая война не сделает вас слепым или безоружным. Мне кажется, что когда мы не имеем достаточной и полной информации, мы обезоружены, мы капитулируем еще до того, как враг на нас наступил. Журналистика в беде. И беда-то как раз в том, что информации наша журналистика не дает. В этом ее беда. Нам как воздух необходимы хорошие газеты.

— Вот вас все к газетам-то тянет…

— Конечно.

— Как быть с телевидением-то?

— Я к нему не отношусь серьезно.

— А что вы мне об этом не сказали, когда я поступал на кафедру телевизионную?

— Да вы и сами, уверен, не смотрите телевизор. Я представлял, что так случится с телевидением. Представлял. Относиться серьезно к нашим тележурналистам просто нельзя. Они выдумывают. И это безобразие. Шум и гам, который они поднимают, не помогает что-то понять. Они создают фон шумовой. Но не создают фона знаний.

— Вы не верите телевидению, но рейтинги некоторых информационных программ показывают, что народ телевизору верит и любит его. У Дмитрия Киселева зашкаливающие цифры, профессиональное сообщество в этом году ему статуэтку ТЭФИ дало…

— ТЭФИ — это вообще не показатель…

— В чем тут проблема: люди смотрят Киселева, потому что в России вот такие неразборчивые и доверчивые зрители? Или российские зрители такие неразборчивые, потому что Киселев прекрасно справляется со своей должностью главного пропагандиста и гипнотизера страны? Вечный спор о курице и яйце то есть.

— Он интересный журналист. Был. Он ведь был очень толковым парнем. И писал очень толково. А сейчас просто повторяет какие-то тезисы. Но это не делает его журналистом.

— Тогда почему его так все любят? Почему он является самым популярным телеведущим?

— Я не знаю. Я не понимаю, как это может так случиться… В той среде, в которой я нахожусь, не сказал бы, что он высоко ценится. Но он был приличным человеком. Сейчас он увлекся этой системой, когда можно все что угодно сказать… наверное, он хороший пропагандист. Вы знаете, что писали на киосках газетных у нас в Советском Союзе?

— Нет, не знаю.

— Писали цитату из Ленина — "Газета — не только коллективный пропагандист, но и коллективный агитатор". Вот эту функцию Киселев выполняет. Для современного жителя России этого недостаточно. Пропагандистов, агитаторов и организаторов нам хватает. Нам просветитель теперь еще нужен. На телевидении совсем этого нет. Наше население нужно не только убеждать. Оно уже убеждено давно. Оно поддерживает наше руководство. Но кроме убеждения нужно еще и по-ни-ма-ни-е того, что происходит. Поэтому в очень сложных случаях мы оказываемся в растерянности. Мало слышать, надо еще знать и понимать. Телевидение на это даже не претендует.

— Вы всегда любили щегольнуть перед студентами самыми последними моделями разных гаджетов. Я прекрасно помню, как у вас во время лекций вдруг начинал вибрировать пиджак, и вы доставали из внутреннего кармана какой-то по тем временам немыслимый смартфон с десятью камерами… Эта любовь к электронным штуковинам у вас сохранилась? У вас есть шестой айфон?

— Эта любовь сохранилась. Телефон у меня сейчас… (хлопает по карманам пиджака в поисках телефона) не такой совершенный, потому что я давно по магазинам не ходил. Надо пойти, я куплю себе айфон. Пока у меня нет айфона. У меня вот такой смартфон (достает из кармана). Я сюда все записываю. Это мой справочник.

— Вы всегда при встрече целуете женщинам руки.

— Да.

— Откуда это?

— У меня был научный руководитель Роман Михайлович Самарин. Он так делал. И он меня этому научил. Но это же приятно. Хороших женщин у нас много. Всегда приятно поцеловать им руку.

— Вопрос про Америку. Вас с Америкой связывают почти интимные вещи. Тема вашей диссертации — "Американская литература XX века". Вы в Институте мировой литературы возглавляли коллектив американистов, выпустили шесть томов по истории американской литературы. Думали ли вы, что доживете до нового витка самой настоящей холодной войны? Ведь отношения России и США сейчас чудовищные. За океаном снова враги.

— Нет, я на это точно не рассчитывал. И я практически уверен, что мы найдем какие-то пути ухода от этого. Потому что так далеко заходить — это слишком опасно. Кроме того, есть проблемы, которые надо решать вместе. Когда вы видите отрубленные террористами головы журналистов и понимаете, что это может с любым произойти, то тут нужно всему цивилизованному сообществу объединяться.

— Вы бывали в Штатах?

— Я в Штатах бывал много раз.

— Нам есть за что не любить Штаты?

— Сегодня нам есть за что обижаться на Штаты. Выпады бывают грубыми. Но не любить… Мы никогда не воевали со Штатами. Наша война ограничивается перепалками. Иногда перепалка с чьей-то стороны становится более грубой. Мы сейчас стали менее грубыми, чем в СССР. Но перепалка пользы не приносит. И не помогает никому. Я думаю, что это не вечно. И очень важно, что мир сегодня не двусторонний. Мир сегодня многосторонний. Нельзя говорить про советскую точку зрения и антисоветскую. Есть еще Китай. Есть Индия.

— Кем были ваши родители? Из какой вы семьи? Судя по вашему необычному имени, они были большими оригиналами.

— Они были просто очень ясными и честными людьми. Они познакомились в Польше. Моя мать была стенографисткой в нашем посольстве в Польше. А мой отец работал в "Совторге" — он был советским представителем в Польше. А потом он поехал в Америку изучать американский опыт, когда работал в Наркомате тяжелой промышленности. Отца поразило, что американцы при подведении итогов года определяют количество новых предложений со стороны работников. Если работник не вносит новых предложений, то работнику не повышают зарплату. Это было важным. Люди должны работать более серьезно. Речь не должна идти о том, чтобы просто выполнить план, речь должна идти о том, чтобы правильно организовать работу.

— Он вам передал это качество?

— По крайней мере, я это качество очень ценю.

— Вы родились и всю жизнь прожили в Москве?

— Да, кроме 3-4 лет, когда был в эвакуации в Барнауле.

— Вам нравится, как меняется ваш город? Вы все еще чувствуете, что это ваш город?

— Я не узнаю в Москве свой город. И мне это не нравится. Мне не нравятся огромные здания. Москве не хватает зелени. Москве не хватает заботы о человеке. В Москве мне не хватает традиций. Я родился и жил в деревянном доме. Там никаких удобств не было. Даже канализация и водопровод появились не сразу, а только когда жилищное товарищество решило это построить. Но это было уютно. Это был уютный двор. Люди знакомые и приятные. Это был настоящий город. Это был город деревянных домов, но уют был. Москва была очень хорошей и красивой. А сейчас, конечно, не узнаешь Москву. Реконструкции делаются очень непрофессиональными людьми. Город вроде бы привлекает выдающихся архитекторов, но будто бы их не слушает. Лужков был прекрасный организатор, но строил он башенки и кокошники. Нехорошо и неприятно. И сейчас все строится бездумно. Прелесть Москвы, по которой ходил Пушкин и другие интересные люди, исчезла. Вот Париж сохранил все места, по которым гуляли великие французы и простые граждане. А у нас этого нет. В Москве я жил около зоопарка. Помню, как меня посылала бабушка за молоком и хлебом. Я шел пешком или бежал, покупал хлеб и молоко, приносил домой. Бабушка ходила на рынок Тишинский, рядом было. Словом, Москва была очень уютной. Это был город для жизни. Вот мне кажется, что наши урбанисты не могут создать в Москве уют. Уют — это хорошо. Уют очень успокаивает людей.

— Почему журфак находится не в главном здании МГУ, а вот в этом прекрасном доме на Моховой? То есть журфак как-то даже территориально обособлен от университета, он другой даже архитектурно, эстетически.

— Потому что там (в главном здании) "лучше". Знаете, как мы получили это здание? Когда-то там (на Воробьевых горах) начали строить новые корпуса. Мне очень не нравились эти коробки, которые выходят на проспект Вернадского. И вот пришло время распределять эти новые коробки и старые дома по факультетам. Никто не хотел брать себе дом на Моховой. Все говорили: "Зачем нам нужно это старье?" А я им поддакивал, мол, вот-вот, берите себе новые коробки, а старье мне оставьте. Я не боролся за это здание, я просто подождал, пока они все свои новые коробки получат. Так мы остались здесь. А теперь говорят, как безобразно, что мы — журналисты — получили такое роскошное здание. Вот так. Обновление иногда не приводит к новизне. А иногда просто противопоказано. У нас прекрасное здание. Это очень правильно, что мы тут живем.

— Вы, как мне казалось, всегда вели очень скромный образ жизни. Ездили на факультет на своей бессменной старенькой "Волге". Почему вы не обустроили свой быт как-то иначе, соответствующим вашему статусу образом?

— Мне удобно так было.

— Вы не про мещанство? Вы не про вещи?

— Нет-нет. Вещи не для меня. Конечно, хорошо иметь хорошие вещи. Но я к этому не стремился. У меня есть телевизор. Может быть, я куплю айфон. Но я боюсь, что он мне не столько поможет, сколько помешает. Это как социальные сети. Они занимают людей очень сильно. Меня мой внук как-то спросил: "А ты не знаешь, кто пользуется нашей главной сетью?" Как она называется? Сеть наша главная…

— "Фейсбук"?

— Нет-нет, это не наша.

— Наша — "ВКонтакте".

— Вот. "ВКонтакте". Там сидят старухи. Они раньше сидели на скамейках, сплетничали около домов, а теперь сидят "ВКонтакте".

— Ну все-таки "ВКонтакте" сидят подростки, а старухи в лучшем случае сидят в "Одноклассниках".

— Подростки сидят как старухи. Да и бог с ними. Мне не нужно сидеть. У меня есть правнуки. Сколько, Ваня (обращается к внуку), у меня правнуков? Каждый год появляется новый правнук. Или правнучка. В этом смысле у меня всегда не соскучишься. Появляются новые молодые голоса.

— Как вы считаете, "Роскомнадзор" — вещь опасная и вредная для свободы СМИ или этот орган необходим, он сдерживает то, что принято называть вседозволенностью?

— Никогда не имел с этим надзором дело. Я думаю, что в России реально ограничить СМИ невозможно. Никакой "Роскомнадзор" любопытство не преодолеет. Наши граждане всегда найдут обходные пути. "Роскомнадзор" — это не очень продуктивно. Нужно иметь какие-то регуляторы, но они должны быть умеренными. Надо доверять нормальному чувству граждан.

— У бумаги остается какая-то перспектива? Когда умрут газеты и журналы?

— Я не уверен, что они умрут. Вот возьмите New York Times. У нее тираж около двух миллионов. При этом есть доход. Они зарабатывают на рекламе в газете больше, чем на рекламе в интернете. Я не хороню бумагу. Кроме того, восприятие того, что вы получаете в интернете и на бумаге, разное. Буквы на бумаге вас заставляют двигаться. В прямом и переносном смысле. У вас челюсти двигаются, когда вы читаете газету или книгу. От чтения журнального, газетного и книжного текста вы получаете более прочные знания, чем в интернете. В интернете слишком быстро все мелькает. Но печать, конечно, очень дорогая. Бумага дорожает ужасно. Это плохо.

— Вы как-то сказали, что вам не очень близок Ельцин. Гораздо ближе Горбачев. Вы Горбачева даже лекции приглашали читать. А почему не Ельцин-то? Ведь при Ельцине профессия расцвела, не при Горбачеве.

— Ельцин мне не близок. У него была большая энергия, но не очень большой опыт и понимание того, что он делает. В конце концов, те реформы, которые были начаты, не были реализованы и закончены. Он был страстным реформатором и хорошим человеком. Он хорошо к журналистам относился. Он в этом смысле был очень хороший и гуманный. Но как у руководителя у него не было понимания масштабов того, что происходило. А в самый трудный момент он растерялся. И последний его шаг — по совету дочери назначить энергичного Путина. Сам этот шаг эмоциональный очень был. Возможно, это было необходимо, Путин немало полезного сделал, но это был не самый лучший путь.

— Путин — это не самый лучший путь.

— Вот-вот. Потому что это было не очень современное решение.

— Вопрос про Путина у меня один: а почему он не унаследовал к журналистам вот этого уважения, которое было у Ельцина и Горбачева? Путин ведь в гробу видел журналистов.

— Просто это другая школа. Другое воспитание у человека.

— Как будет развиваться российская журналистика? Во что она переродится? Это все какая-то ее вечная сансара и проклятье: потепление, похолодание, потепление, похолодание?..

— Я надеюсь, что российская журналистика придет к каким-то традициям основательности. Я думаю, что это неизбежно. Сейчас она слишком сиюминутна. Она оперативна. Но этого мало. Надо еще привести в движение мысль. Когда это будет сделано, все будет совсем хорошо.

— Что бы вы посоветовали журналистам, которые в последние годы в России фактически получили волчьи билеты на профессию? Куда им деваться? Как-то перекантоваться, ожидая смены политической конъюнктуры, чтобы потом вернуться к делу? Или сменить профессию?

— Надо поддерживать, конечно, форму. Я работал в издательстве "Иностранная литература" после окончания аспирантуры. Я там был редактором. Я должен был приглашать переводчиков. Что делали поэты, когда не было спроса на поэзию? Переводили! А тогда поэты не очень-то печатались. Но мы давали им возможность жить, зарабатывать. Мы давали им переводы. Поэтов не очень-то приветствовали, мягко говоря. Но переводы им можно было давать. Может быть, такой путь сейчас выбрать и для журналистов — заняться переводами, каким-то интеллектуальным трудом. Ну что еще делать, если климат такой? Ничего другого не придумаешь. Прекрасный Лихачев говорил, что нужно всегда меняться и начинать новые занятия. Он прав. Человек становится долгожителем не потому, что он долго живет, а потому, что он многое знает и всегда может переключиться.

— Вас когда-нибудь — надеюсь, еще не скоро — не станет…

— Да, но я думаю, что это произойдет скоро…

— … Вы можете оставить какое-то завещание студентам факультета журналистики, главным лицом которого вы, конечно, останетесь навсегда?

— Главное — это серьезно учиться. Главное — это научиться учиться. Человек становится по-настоящему самостоятельным не тогда, когда он может читать книги, а тогда, когда может учиться. И я считаю, что это задача и университета тоже — научить учиться. Я не даю вам деньги, но я даю вам удочку. Удочкой должны быть серьезные знания, которые помогут найти себе работу в самых разных условиях, помогут всегда найти выход. Мое завещание такое: научите себя учиться!

Текст и фото Роман Супер

Радио Свобода

Киселев: «Играть буду на стороне зрителей»

Дмитрий Киселев, ведущий программ «Вести недели» и «Знание — сила» на ВГТРК, генеральный директор МИА «Россия сегодня», — об иске к Евросоюзу, свободе слова и любви к телевидению

Руководитель МИА «Россия сегодня» и популярный телеведущий Дмитрий Киселев в интервью корреспонденту «Известий» Ирине Ненашевой рассказал, почему решил судиться с Евросоюзом, а также о скандальности своей славы и о том, что никогда не призывал вырезать сердца у содомитов и превращать Америку в радиоактивный пепел.

— Мало скандальной славы, еще и судиться решили?

— Сначала о степени скандальности славы, а потом о суде.

Большинство людей ассоциирует меня с программой «Вести недели», которая, по опросам фонда «Общественное мнение» Александра Ослона (fom.ru), последние три сезона удерживает стабильное лидерство среди аналитических телепередач и по известности, и по смотримости, и по симпатиям к ведущему. Эти данные основаны на измеряемых величинах и носят объективный характер. Если это и можно назвать славой, то она уж точно не скандальна.

Скандальность, о которой вы говорите, — это рукотворное явление на очень ограниченной площадке грязной зоны интернета. Она же — донор западных СМИ, которым интересно демонизировать Россию и всё, что с ней связано. Телевидение и «Вести недели» в этом смысле — частный случай. Создав жуткий образ Путина, они сами же на него и обижаются. Или делают вид, что трясутся от страха, и тем объясняют рост своего военного потенциала у наших границ. Кстати, ничего специфически антироссийского я в этом не вижу. Не надо паранойи. Просто США так воюют за мировое господство.

— Вы хотите сказать, что не допускали скандальных высказываний?

— Понимаю, о чем вы спрашиваете. Попробую расшифровать скандальность моего образа, созданного интернет-хейтерами. В нем я сталинист, гомофоб и содомит одновременно, призывающий превратить Америку в радиоактивный пепел.

Так вот. Сталинистом я стал за то, что однажды сказал, что Путин по масштабу деятельности в России сравним со Сталиным. Кстати, здесь нет никакой качественной оценки деятельности того и другого. Масштаб — это просто объем.

Гомофобом прослыл после того, как предложил России перейти на систему донорства крови, принятую в ЕС и США. Там действующим геям донорство крови запрещено. В России таких ограничений нет. Вырезать сердца из геев я никогда не призывал.

В содомита меня превратили те, кто не принял моей инициативы регистрировать в России гражданские союзы независимо от пола. Хотя нечто подобное у нас есть уже давно, например опека или некоммерческое партнерство. Пола же там никто не спрашивает. Я просто предложил еще одну форму, некое развитие нашего Гражданского кодекса.

Наконец, я никогда не призывал превратить Америку в радиоактивный пепел. Я просто констатировал, что Россия — единственная страна в мире, которая обладает достаточной военной мощью, чтобы ответить на внешнюю агрессию в качестве удара возмездия. Считаю это высказывание антивоенным, призывающим США вести себя более осмотрительно и более ответственно в мире.

Идя по пути демонизации, европейцы еще придумали, что я был сторонником ввода российских войск на Украину, и на этом основании ввели против меня персональные санкции. Уж войска на Украину я точно никогда не призывал вводить. Это факт. Теперь вот будем судиться. Даже интересно, чем они будут доказывать то, что я не говорил. Иск подан в Европейский суд общей юрисдикции. Он в Люксембурге.

— Почему только сейчас затеяли процесс?

— Думал, за год они очухаются и отменят свои глупости — санкции против журналиста. Не очухались. Переоценил их способность видеть себя со стороны.

— Но санкции наложены на вас еще и как на «центральную фигуру путинской пропаганды»?

— Во-первых, никто не может точно объяснить, что такое пропаганда. Любое суждение и даже изложение любого факта при желании можно отнести к пропаганде. Куда понятнее такая категория, как свобода слова, зафиксированная в конституциях России, США и Евросоюза. На нее и опираемся. Свободу слова и практикуем. Центральная фигура? Вы же сами понимаете, что это глупость. Так могут считать лишь люди, далекие от российской прессы… Путинский? Мой принцип — работать не на личности, а на ценности. «Вести недели» позиционируется именно как авторская программа, где я часто подчеркиваю «я думаю», «на мой взгляд»... Или «здесь с Путиным согласен лишь частично», или «лично я здесь не могу согласиться с президентом». Например, так было, когда Путин как-то назвал «обычной конкуренцией» препоны Запада «Южному потоку». На мой взгляд, это как раз была недобросовестная конкуренция, использование нерыночных методов в борьбе за рынки. Если же говорить о мировоззренческой позиции, то я бы определил ее как просвещенный консерватизм, основанный на традициях многонациональной культуры России. Сейчас это уже общественный мейнстрим.

— Можете ли вы сказать, что придерживаетесь беспристрастной позиции, что в западной школе журналистики считается особенно ценным?

— С фактами я стремлюсь обходиться корректно, хотя мою позицию уж точно нельзя назвать беспристрастной. Как нельзя назвать беспристрастной позицию любого яркого публициста в Европе или Америке. Беспристрастен ли Мишель Уэльбек во Франции? Беспристрастны ли карикатуристы из «Шарли Эбдо»? Беспристрастен ли телеведущий Гленн Бек с FoxNews, назвавший Обаму расистом? Беспристрастен ли Билл О'Рейли на том же канале? Беспристрастен ли Дэвид Ремник из «Нью-Йоркера»? Беспристрастен ли глава международного отдела журнала The Economist, который на Мюнхенской конференции требовал журналистов телекомпании RT и радиостанции Sputnik не считать журналистами и превратить в изгоев, лишив их права на продолжение профессиональной карьеры? Все политические публицисты ведут полемику. Таким образом они реализуют свое право на свободу слова, подтвержденную в конституциях своих стран и во Всеобщей декларации прав человека от 10.12.1948. И ни против кого из названных, естественно, нет никаких санкций.

— Есть ли у вас всё же некий уклон, в особенности в том, что касается ситуации на Украине?

— Есть. Он заключается в том, что я считаю вооруженный госпереворот в Киеве 22 февраля 2014 года недемократичной технологией смены власти. Такая технология неприемлема — будь то для Украины, Великобритании, Франции или России. В то же время, повторюсь, я нигде и никогда не высказывался в поддержку «ввода российских войск» — ни на Украину, ни в Крым. При Украине в Крыму у России была согласованная квота на численность вооруженных сил. Никакой нужды вводить туда войска дополнительно не было. Что же касается вооруженного конфликта на востоке Украины, то у меня ярко выраженная антивоенная позиция. Боевые действия следует незамедлительно прекратить и договариваться. Минские соглашения для этого — здоровая основа. Главное в них — прямой диалог Киева и Донбасса.

— Вернемся к иску против Евросоюза. Зачем судимся?

— Во-первых, это нужно ради защиты такой безусловной ценности, как свобода слова на континенте. То есть самой Европе нужно. Не стоить марать себя санкциями против журналиста. Если легализовать персональные санкции журналистам, то где остановиться? Во что тогда превратят прессу? Из всех гражданских свобод свобода слова — самая ценная хотя бы потому, что если потерять все остальные свободы, а оставить лишь свободу слова, то утраченные она вернет. Кажется, это известно и без меня.

Во-вторых, персональные санкции против меня странным образом распространяются европейцами на Международное информационное агентство «Россия сегодня» и даже на RT, к которому я не имею никакого отношения. Пора с этим как-то разобраться. В-третьих, допускаю, что попал в списки по ложному доносу. Мир изменился. И сейчас в кругах наших либералов-западников нетерпимость к другому мнению стала модной. При этом практикуется составление всевозможных списков, куда попадают те, кого «потом» будут судить. Сейчас же списки отправляют на Запад как целеуказание для введения персональных санкций. Эти доносы либералов-наводчиков часто продиктованы чем-то личным, да еще столь неряшливы, что описывается в них и то, чего не было. Запад их «хавает», а списки становятся одной из форм грязного шантажа и давления. И последнее. Теперь вот говорят, что я прошусь в Европу. Не в Европу я прошусь, а подал в суд, так как считаю, что мои права — человеческие и профессиональные — нарушаются. Подал в суд, так как считаю, что мой случай нельзя делать прецедентом, легализующим продолжение такой практики в отношении других журналистов.

— Страдаете без европейских каникул?

— В Европе я много работал, а в Скандинавии был и в долгосрочной командировке. В мае прошлого года мы с семьей летали в ЮАР, летом были в Крыму и в Архангельской области, зимой планируем побыть в Суздале, а весной — в Латинскую Америку. Мы практикуем познавательный туризм. Мир безбрежен.

— Гендиректором «России сегодня» вас ведь Путин назначил?

— Да, в декабре 2013-го — это был Указ президента России. В этом смысле я стопроцентно путинский. Не отказываюсь. И даже горжусь. За чуть более чем полтора года удалось многое реформировать, создать новые информационные продукты и современную систему иновещания. Понятно, что всё это силами компактного коллектива, но тем не менее флагманский ресурс «Россия сегодня» ria.ru — самый цитируемый в российских социальных сетях и самый цитируемый в российских СМИ. Мы лидируем также по количеству подписчиков на наши ресурсы и являемся самым цитируемым российским информационным агентством за рубежом. Большая заслуга в этом главного редактора МИА «Россия сегодня» Маргариты Симоньян, ее первого зама Сергея Кочеткова, руководителей редакционных подразделений и всей нашего журналистской команды. У нас здоровая атмосфера и высококомпетентные специалисты.

— И еще «Знание — сила»…

— Да, счастлив, что сохраняю возможность заниматься и своим любимым телевидением. Берете меня тепленьким, поскольку еще никому этого не рассказывал. Действительно, мы запускаем новый формат — это интеллектуальная викторина один на один. Когда обсуждали, у меня всплыло в голове и чеканное название «Знание — сила». Взяли его с рынка и получили на него права. Это неполитический игровой проект. Мне интересно, ведь в конце концов жизнь — больше политики. Так что до встречи на канале «Россия» уже в ближайшую субботу в 19.10. Играть буду на стороне зрителей.

Текст Ирина Ненашева

Фото предоставлено пресс-службой МИА «Россия сегодня»
Известия