За 30 минут эфира программы «БибиСева» ее ведущий Сева Новгородцев обсудил последние события в Киеве, гибель известной пианистки Натальи Стрельченко, а также поговорил о любви к русскому языку и чтению в эмигрантской среде. «Наверное, когда-нибудь еще услышимся», — произнес Новгородцев и поставил «Saturday Night Fever» — старую вещь группы Bee Gees. Так завершилась работа Новгородцева на радиостанции «Би-Би-Си». В следующих выпусках «БибиСевы» до конца этой недели уже другие люди будут чествовать его. Новгородцев работал на «Би-Би-Си» с 1977-го, вел легендарную программу «Рок-посевы», затем еще две — «Севооборот» и новостную «БибиСева». До распада СССР он был одним из олицетворений «тлетворного влияния Запада», чуть ли не главным «вражеским голосом», хотя всего-то ставил песни и рассказывал о великих рок-группах. Но для советских людей, слушавших Новгородцева, это всегда значило что-то большее. Специальный корреспондент «Медузы» Андрей Козенко поговорил с Севой Новгородцевым вскоре после его последнего эфира.

— Почему вы решили уйти именно сейчас?

— Будем считать, что это — неумолимый поток времени. И еще круглые цифры, которые здесь, в британских бюрократических структурах, вызывают замыкание каких-то важных контактов. При словах «исполнилось 75 лет» закоротил ипотечный контракт в моем банке, они стали что-то такое от меня требовать. Пришлось продавать квартиру, а дальше все случилось как эффект домино. Оставаться жить дальше в Лондоне не получается экономически. Да и подошли уже годы, когда надо делать что-то новое или не делать уже ничего. Накопилось много личных проектов. Словом, получилось так, что один внешний фактор проявился в виде небольшого толчка и спровоцировал цепную реакцию. Все заканчивается так как заканчивается.

— Только, кажется, нельзя сказать, что вы уходите на покой.

— Я не знаю, что такое покой, это не в моем характере совсем. Я еще изведу всех вокруг себя.

— Поедете куда-нибудь на юг?

— Да, мы купили квартиру в Родопских горах, около границы с Грецией.

— В одном из последних выпусков «БибиСевы» вы подробно рассказывали о том, как уезжали из СССР. Десятидневное декларирование чемоданов, снятие копий с дипломов о высшем образовании, потому что оригиналы было вывозить нельзя. А почему вы решили уезжать?

— Скорее, семья приняла такое решение, чем я. Я был моряком загранплавания, за границей бывал, и не могу сказать, что мне вот прямо нравилось. Видел ранних наших эмигрантов — неустроенных, одиноких. Впечатление было резко отрицательным. Но к 1975 году сложилась такая ситуация, что всевидящее око КГБ настигало уже всех подряд, даже на низком бытовом уровне. Мы не были борцами и диссидентами, однако неприятности появились у всех.

Жене моей кагэбэшник устроил настоящую провокацию. Она работала в иностранном отделе в аэропорту, и у нее — не без его участия — выкрали книжку с бланками билетов, собирались жену в тюрьму сажать. Я не поступил на работу в инфлот — конечно, блатная работа, но я для нее подходил — два образования, в том числе мореходка, свободный английский. Но КГБ забраковал мою кандидатуру. Так мы остались без всего и были вынуждены уезжать.

Жена меня подбивала, я еще с полгода сопротивлялся. Но у нас была еще такая ситуация. Мы были в разводе, и я наделся, что эмиграцией мы сможем склеить семью. Думал, она нас сплотит. Так оно в итоге и было, но ненадолго.

— А как возник вариант с Англией и «Би-Би-Си»?

— Это была сплошная череда чудес, я вообще ничего сам не планировал. Сидел в Италии, а оттуда должен был уехать в Канаду, в какой-то город Эдмонтон. И работать, не знаю, на буксире лоцманом, все-таки у меня морской диплом. Но в эти дни приехал уже работавший на «Би-Би-Си» Алексей Леонидов, он там джазовую программу вел. Он возвращался из Италии с лыжного курорта [в Англию] и решил заглянуть в тот дом, где жила его мать по дороге из СССР в Америку. И в этом доме он увидел живущего в нем меня.

Он меня знал как джазмена, я играл в довольно известном оркестре. Начал меня уговаривать поехать с ним. Тут еще и жена подключилась, начала меня подбивать на это дело. Я поехал, сдал экзамены на чтение, перевод, что-то еще. Потом приехал дядька оттуда, провел интервью, что-то я говорил ему по-английски. В итоге из «Би-Би-Си» мне прислали разрешение на работу. Но уехать из Италии я тогда просто так не мог — не было документов, нас ведь выпускали из Союза с визой в один конец, а паспорта отбирали.

Мне начали выправлять временный паспорт, для путешественников. Занялась этим итальянская бюрократия, которая первым делом все мои бумаги потеряла и с год не могла их найти. Просиживая в очередях, познакомился с американским пастором, у которого были фильмы на русском языке. Такой, знаете, научпоп про религию. И мы с ним начали общественную деятельность. Спустя год я прозрел, крестился, и тут же моя папка нашлась, конечно.

— Вы с самого начала планировали про музыку рассказывать, а не про политику, ну или, я не знаю, про то, когда коммунизм рухнет?

— В Англии всех работников традиционно держат в черном теле, дисциплина там превыше всего. Мы были наняты на работу как программные ассистенты. Наша задача была: взять новости, перевести, отпечатать на машинке, идти в эфир и прочитать их ровным голосом, не спотыкаясь и не оговариваясь. Вот, собственно, и вся работа.

Но примерно через четыре месяца… Англичане ничего не говорят, но все замечают, и они разобрались, что я был джазменом, возглавлял известный ансамбль. И все-таки отдали мне половину поп-программы. Одну неделю ее делал мой коллега Сэм Джонс, вторую неделю — я. Но Джонс вскоре заерепенился. Мол, не хочу жить на нищенскую зарплату радиоведущего. И уехал в Америку зарабатывать, как говорится, свой первый миллион. Таким образом, программа целиком оказалась на моих плечах. Это было лето 1977 года. А дальше уже сама форма программы диктовала, что надо было искать неизведанный еще мной диджей-стиль — скупую форму, короткие слова, четкость. Я учился. Слушал массу знаменитых ведущих.

— Первые выпуски программы, которая еще даже не получила своего названия — это, по сути, хит-парады, которые у вас тогда еще назывались «списками». Как вы перешли к рассказу об истории рок-групп и к тому, чем «Рок-посевы» в итоге и прославились?

— Мы начинали с английского штампа — топ-10 песен или топ-20, как на «Би-Би-Си» это делают. Но потом аудитория потребовала своего: люди хотели не развлечения, а знаний и информации, которой не хватало. А я тут живу около всех первоисточников. Я выписывал все музыкальные издания, каждую неделю прочитывал 200 или 300 страниц. Потом, в середине 1980-х, пошли книжки. На их основе мы стали делать огромные тематические передачи. Рекорд мы на The Beatles поставили — там было 59 передач по полчаса, несколько томов я про них тогда перелопатил.

Кроме того, с 1979 года в редакцию начали приходить письма. Народ раззадоривался, люди передавали письма через третьи страны, вообще любыми способами к нам стучались. Это был своего рода спорт для них.

— Насколько я знаю, написать за границу, тем более на «Би-Би-Си» из СССР было почти невозможно. А слушаю ваши эфиры, и вы там с письмами работали очень непринужденно. Словно обычным делом было написать откуда-нибудь из Бугульмы: здравствуйте, Сева, а поставьте-ка мне песню «Ballroom Blitz» группы Sweet, потому что она меня заводит.

— В одном могу заверить: все письма были настоящими. У некоторых людей из-за них были неприятности, потому что перлюстрация была полнейшей. В Первоуральске живет Гоша Беляев, он сейчас босс на местном телевидении. А тогда он пережил очень неприятные моменты. Его за переписку со мной выгнали из универа, сослали служить куда-то на север. И таких примеров много. Издержки судьбы, куда деваться. Зато все приличными людьми выросли.

— В какой момент вы поняли, что не просто одну из передач ведете, а стали одним из главных и узнаваемых голосов из-за «железного занавеса»?

— Многие годы я был абсолютно одинок. Писал сценарии один, был только приятель из ночной смены, на котором я испытывал свои шутки. Если он не смеялся, я их переписывал. Но в остальном совсем одинок. И был такой эмигрантский журнал — «Посев». В самом начале 1980-х попалась там статья человека, который побывал в СССР и делился своими наблюдениями за умами молодежи. Там была всего одна фраза: «Молодежь, конечно, слушает Севу». Так я хотя бы понял, что хоть кто-то меня там слушает. А вот потом уже, где-то 15 лет спустя после отъезда, в 1990-м, когда в Союзе у меня уже возник фан-клуб, я встречался с его членами. Вот тогда было тяжело — меня чуть на части не порвали. Встречало меня тогда человек 700. Не все трезвые и выдержанные, зато свои.

— Получается, сидя в Лондоне, вы только интуитивно ощущали, что на ваши программы есть какой-то отклик?

— Знаете, лишнее общение с аудиторией тоже вредит, начинаешь распыляться, к чему все это. А так я делал из достававшейся мне народной энергии своего рода выжимку, которая самому народу и была очень интересна. Письма выводил в эфир. Я понимал, что идет становление некоего нового мышления — интуитивно, скорее, да.

Письма же я никогда не выбрасывал. Когда их собралось полтора центнера, мы сумели их переправить в Америку, в архив Института Гувера в Стэнфорде. Где они почетно занимают больше шести метров пространства. Я всем говорю, что лет через 300 на этих письмах кто-нибудь докторскую диссертацию напишет. А когда письма только ушли — это были коробки и коробки, которые я сам паковал, — то представитель института попросил бирку к ним придумать. Я им тогда сразу сказал, что это называется: «Становление молодежного сознания в 1970–80 годы ХХ века в России».

— Насколько сильно вторая половина 1980-х изменила вас и ваши передачи? Вы начали тогда говорить об Александре Башлачеве, «Аквариуме», других советских рок-группах.

— Тогда вышла пластинка в Америке — с четырьмя самыми важными советскими рок-группами: «Кино», «Аквариум»…

— «Странные игры» и «Алиса». «Red Wave» она называлась.

— Да, это Джоанна Стингрей (американская певица и продюсер, пропагандист советского рока середины 1980-х — прим. «Медузы») выпустила. И эта пластинка попала ко мне. Поскольку она была выпущена на Западе, то я имел полное моральное и редакционное право ставить ее в нашем эфире. Если бы это были подпольные ленты из СССР — нет, я бы не рискнул подставлять людей. А так мы сыграли, и начался мой контакт с советским роком.

Там тогда было очень много живого и настоящего, интересного. Много пафоса, много драмы. Вот группа «Телевизор» с песней «Твой папа фашист» — это же вообще было что-то революционное по тем временам. Поэтому я время от времени начал их поддерживать. А потом уже, когда начал выходить «Севооборот», ее героями стали самые разные люди. Вот там начинали «Би-2», «Мумий тролль» впервые у нас появился. Илья Лагутенко тогда еще был в Лондоне, работал обычным переводчиком. И очень много было интересных людей. Благодаря им сохранилось понимание, что и как в СССР начиналось.

— Вы легко воспринимаете новую музыку? Наряду с классикой рока вы всегда ставили что-то новое. Будь то UB-40 в середине 1980-х или Radiohead десятью годами позже.

— Это адский труд. Самое тяжелое, что может в нашей работе происходить — это слушать много новой музыки, которая при этом тебе не нравится. Из новой музыки 80% — это всегда хлам. Надо научиться его отсеивать. Я научился — ставил виниловую пластинку в середине дорожки по 10–15 секунд и сразу понимал по структуре и оригинальности смены аккордов, чего это стоит, есть там что-то или нет. Насобачился, одним словом.

Плюс великий подвиг перед музыкой совершил наш диджей Джон Пил (радиоведущий «Би-Би-Си», впервые поставивший в эфир самые разные рок-группы от Led Zeppelin до White Stripes на самом раннем этапе их карьер; скончался в 2004 году — прим. «Медузы»). Он вел по вечерам масштабные четырехчасовые программы. Для этого он по 16 часов в день слушал новую музыку. Полтора грузовика пластинок, присланные ему. Это был подвиг. Он умер, мне кажется, от перенапряжения.

Я как-то был продюсером и играл регги с негритянской группой «Икарус». Как продюсер послал ему альбом, он два или три раза в эфире честно его ставил. Не потому, что у меня были привилегии, а ему понравилось.

— В какой момент закончились «Рок-посевы»?

— Эта история и так продолжалась слишком долго. Эволюция происходила внутри самого «Би-Би-Си», постепенно менялся взгляд на радиовещание. Программа 26 лет просуществовала, некого винить в том, что она кончилась, это усталость металла. Кроме того, изменилось время, информация хлынула в Россию. После 1991 года я даже не знал, в каком стиле мне вещать. Потому что все эти наши антисоветские приколы в одночасье оказались совершенно бессмысленными. Перешел на более серьезный тон и общечеловеческие шутки.

— И тогда вашей основной программой стал «Севооборот».

— Можно и так сказать. В своем роде это было эпохальное событие. Потому что тогда, еще в 1980-х, живого эфира в России не было в таком формате. Руководство «Би-Би-Си», надо отдать ему должное, проявило терпение, понимание и даже храбрость. Во-первых, разрешили нам живой эфир, дали название. А во-вторых, 19 лет подряд выписывали нам две бутылки красного вина. Одну в студию, чтоб мы с гостями чокались и пили, а вторую -воспитанные англичане не могут же оставить в стороне технический персонал — в аппаратную. Техник в конце каждого эфира извиняющимся тоном говорил нам: уж извините, я опять не допил.

— А вот по итогам: вы все же просто про музыку рассказывали или антисоветской деятельностью занимались?

— Я интуитивно всегда двигался, ничего специального. Когда в советской печати меня начали разоблачать, там было такое интересное явление: они сами-то работали большими коллективами, и поэтому у них возникало странное для меня ощущение, что и за моей передачей стоят какие-то целые отделы английской контрразведки. Хотя я сидел в студии один и карандаш грыз. Но руководство как-то эти разоблачения отметило, поняло, что меня в СССР слушают.

— Ваша работа в последние годы — это «БибиСева», новости с человеческим лицом; новости, которые вы продолжаете разбавлять песнями и рассказываете истории из жизни. Можно я только про последние два года спрошу? В условиях украинского кризиса, в условиях заново растущего противостояния между Россией и Западом вам этот человеческий подход легко давался?

— Давайте только отметим, что собеседников мне ищет продюсерская команда. Я прихожу, в общем, на готовую структуру передачи, и моя задача — вдохнуть в происходящее человеческое отношение.

С моей точки зрения, все политические проблемы в России обсуждают в схоластическом ключе. Одни говорят одно, другие диаметрально противоположное. Но за войной и за Донбассом не только политика, это живые люди, их судьбы, трагедии, и мы именно в этой стороне заинтересованы. Подать человеческое лицо событий, с моей точки зрения, важнее, чем обсуждать все это в каком-то чисто теоретическом ключе. Политологи и социологи мира не меняют. Он меняется от отношения одних людей к другим. Я всю жизнь за этим наблюдаю и работаю.

— В пятницу [4 сентября] у вас уже даже не последний эфир, а что-то вроде торжественной церемонии.

— Да, в центре Лондона, в Пушкинском доме. Там большой зал, большие экраны, будем в течение часа как-то подытоживать деятельность. Будут из разных лет веселые и грустные кусочки эфиров, гости что-то скажут — человек 40 придет. Людей много интересных было за эти годы, вы сами понимаете. Даже и перечислять сейчас не стану.

— Пройдет три-четыре месяца после этой недели. А как вы сами себе представляете: что вы делать будете?

— У меня от издательства заказ на вторую книжку воспоминаний. Кроме того, у меня есть контракт на озвучивание всех книжек, которые уже издавались. Потом, я еще пока не знаю, мы что-нибудь с «Би-Би-Си» придумаем. Тут не любят, когда таланты в грязи валяются, и если есть человек, надо с ним что-нибудь сделать. Работа на «Би-Би-Си» из таких историй и состоит. Из меня политический журналист был ниже нуля, но ведь поднаторел за 13 лет. У меня есть опыт общения, стиль. И раз люди слушают, мы для них что-нибудь сделаем. Какие-нибудь новые формы. Только более экономно — что-то ежедневное я уже делать точно не стану. Но что-нибудь еженедельное придумаем.

Андрей Козенко
Медуза