Почему россиянам хотят запретить сидеть в соцсетях на работе

Почему интернет порой пагубно влияет на производительность труда и усугубляет кризис в экономике? Как заставить чиновников эффективно работать? Чем Facebook и Telegram угрожают национальной безопасности? Председатель Общественной палаты (ОП) по социальной политике, трудовым отношениям и качеству жизни Владимир Слепак рассказал «Ленте.ру» о своей инициативе по запрету соцсетей на работе, благодарности вице-премьеру Голодец и рекомендациях Совета безопасности.

Владелец телеканала Наталья Синдеева – о независимом телевидении, уходе Михаила Зыгаря и жизни после "Дождя"

Генеральный директор канала "Дождь" Наталья Синдеева в интервью Радио Свобода рассказывает о том, как единственный независимый телеканал в стране выживает в условиях экономического кризиса; что изменилось для редакции после отключения канала от кабельных сетей; об истинных причинах ухода с канала главного редактора Михаила Зыгаря и о том, готов ли российский зритель платить за объективное телевидение.

– Наталья, насколько актуален главный слоган телеканала "Дождь" – optimistic channel? По-моему, поводов для оптимизма давно нет. И образ телеведущего с широкой улыбкой становится все более неуместным и комичным. Вам так не кажется?

– Кажется. Хотя улыбаться надо, жизнь все равно продолжается. Даже пять лет назад, когда мы только начинали, все было более кошерно, все было симпатичнее в стране, но все равно было много сложных новостей. И уже тогда нам задавали этот вопрос: ну как же так, при чем здесь optimistic channel и новости? Где тут связь?

А мы отвечали, что очень важно, с каким чувством человек выключил телевизор. Что у него осталось? Какое желание? Сейчас поддерживать эту корневую систему канала стало сложнее. Очень сложно сохранять чувство надежды. Я не знаю, насколько это транслируется каналом, но я точно знаю, что я это транслирую внутри коллектива: ребята, как бы ни было сложно, в какой бы сейчас заднице ни находились страна и люди, все равно надежда есть! Если у нас нет надежды на то, что начнется процесс оздоровления, на то, что в нашей жизни мы увидим изменения, то пропадает вообще какой-либо ориентир, опора. Ну а что? Если посмотришь на новости, которые на нас каждый день сыплются, на законы, которые принимаются, то желание появляется только одно: собрать манатки и куда-то уехать. Но мы не хотим уезжать. Мы хотим быть здесь. Поэтому тебя должно что-то поддерживать. Поэтому и optimistic.

– За шесть лет "Дождь" сталкивался со множеством трудностей. Вы их мужественно переживали и вопреки обстоятельствам существуете до сих пор. Вы за эти годы стали осторожнее себя вести: на канале появилась самоцензура, которая может вам позволить избежать политических рисков?

– Появилась аккуратность. Появилась большая внимательность. Но это, правда, все равно не спасает нас от разных ошибок.

– Аккуратность в формулировках?

– За это время появилось большое количество законов, которые усложняют жизнь любого СМИ и журналиста. Что надо упоминать, а что не надо, что попало под запрет, что попало под закон о пропаганде… много всего. А телевидение – это не газета, где можно все вычитать, где есть несколько уровней контроля. Да к тому же у нас прямой эфир. А еще ведь и гости приходят, и ты не знаешь, о чем они будут говорить! Задача шефа – обращать внимание на какие-то узкие моменты. Например, не было ли в разговоре Белковского с Невзоровым нарушений какого-нибудь закона?

– За ними не уследишь, конечно…

– Вот за этим мы стараемся следить внимательно. Но что касается тем и персоналий – ничего не изменилось.

– Вы хотите сказать, что нет таких историй и тем, которые вы делать не станете, опасаясь закрытия?

– У нас не было ни разу таких историй, которые поставили бы нас перед таким выбором. Вот, например, что бы это могло быть?

– Я, как вы знаете, работал в программе "Неделя". В нашей программе не было цензуры до последнего дня. Не было никаких ограничений, кроме одного: нельзя употреблять фамилию человека, которая начинается на букву "П", особенно в негативном контексте. Иначе могут быть последствия – тоже на букву "п". Дума, правительство, чиновники, судьи – ради бога. Имя президента неприкосновенное. У вас есть такое?

– Да нет, слушай, у нас точно нет такого правила и условия. Просто надо посмотреть наш эфир. Я не буду сейчас рассказывать, как много мы критикуем Путина, но эта критика у нас есть. У нас, например, сейчас есть проект с Сергеем Медведевым, который называется "Россия после". Это проект ровно про то, что будет происходить с Россией, когда Путина не будет. Его же рано или поздно все равно не будет – не важно, при каких обстоятельствах. Что будет происходить с Россией? Я предложила над этим вопросом Сергею Медведеву порассуждать с разными экспертами. Мне все говорили, что я ненормальная, как так можно? Я вообще хотела назвать программу "Россия после Путина: прогноз". Но мне сказали, что это уже совсем!

– Тогда уж не после Путина, а без Путина.

– Понимаешь, здесь уже есть вызов. А задача программы – не бросить кость, а попробовать разобраться. И решили, что будет "Россия после". Мы решили разобраться в будущем. Нет у нас цензуры. Вот у вас было правило, что на букву "П" нельзя, а остальное можно. У нас такого нет. Никто не говорит, что можно, а что нельзя. Мы делаем то, что считаем нужным. А в такой ситуации ты никогда не знаешь, с какой стороны тебе прилетит. В такой ситуации ты каждый день как на острие бритвы. Буквально вчера ко мне пришли ребята, которые подают на нас в суд за серию репортажей, которые делал наш корреспондент Родион Чепель. Хорошо хоть в суд. Потому что развиваться могло по-разному.

– Как вы переживаете то, что время от времени к вам в редакцию приходят всякие надзорные службы и, очевидно, демонстративно начинают вас проверять на наличие всяческих нарушений? Вы к этому привыкли уже или для вас это каждый раз все еще стресс?

– Первый раз это был стресс.

– Вот недавно к вам снова приходили…

– Приходили. Стресс сохраняется. Это неприятно. И неприятно, потому что ты законопослушный, ты платишь налоги, ты белый, пушистый, прозрачный уже донельзя, насколько только можно! Ты знаешь, что в этот раз проверка вряд ли вообще что-то обнаружит, потому что ты уже знаешь, что должен быть аккуратным…

– И все огнетушители на своих местах.

– Да! И вот тебе неприятно – это первая реакция. А дальше начинается рабочий процесс: они задают вопросы – ты отвечаешь, они просят документы – ты им даешь документы.

– За что к вам пришли в последний раз?

– А я не знаю.

– Версии?

– Есть только одно странное совпадение. К нам пришли через три-четыре дня после того, как был опубликован фильм про Чайку, о котором мы много говорили: все это было в эфире. И вот к нам пришла прокуратура. Я допускаю, что это вообще не связанные вещи. Прокуратура пришла по запросу депутатов, которые периодически эти запросы пишут. Фиг его знает. Когда пришли прокуроры, я их спросила, смотрели ли они фильм Навального. Они ответили, что у них много работы, фильм не видели. Я им предложила этот фильм показать. Они посмеялись, сказали, что найдут время, сами потом посмотрят.

– Наталья, а вы все еще верите в то, что телевидение в России может существовать в той экономической системе, которую вы проповедуете: заплатил за подписку на канал – получил доступ к эфиру?

– Мы так и существуем. Наверное большие эфирные каналы с огромными вложениями в контент так существовать не могут. Окупать огромные затраты подпиской очень сложно. Но модель Netflix может сработать. Люди начинают покупать кино, музыку. "Дождь" уже год полностью себя кормит. 70 процентов нашей выручки – это подписка. 30 процентов – это реклама и дистрибуция.

– Вам хватает этих денег?

– Мы себя кормим, но мы все время ужаты. Нам мало денег. Мы не можем позволить себе резко развиваться. Вот мне надо запустить новую программу, это значит дополнительный бюджет. Хочу взять хорошего журналиста – опять дополнительный бюджет, которого в рамках общего бюджета нет. Тогда мы смотрим: вот мы от месяца в месяц то в плюсе, то в минусе; как только мы в плюсе, мы тут же стараемся брать на работу новых людей, покупать новые камеры, начинать делать новый проект. Мы не живем в долгом бюджетном планировании вообще. Такого нет. У нас нет никаких дополнительных инвестиций.

– Почему их нет? Ведь это, пожалуй, гораздо больший стресс, чем прокуратура, копающаяся в ваших документах. Деньги могут просто кончиться в любой момент. Почему нет бизнес-партнеров?

– Спросите у этих партнеров, которые боятся к нам подходить.

– Нет, это вы их спросите. Почему Михаил Прохоров не боится подходить к РБК, а к вам боится?

– У него исторически так сложилось, что он владеет РБК. Не знаю, рад он этому или уже нет, но оно у него есть. И он молодец, с достоинством развивает и защищает эту историю. Но получить еще один актив с такими политическими рисками… я думаю, мало сейчас кто хочет.

– Что, за шесть лет не было ни одного реального предложения?

– Были. Мы и с Прохоровым (и с Дмитрием Разумовым) вели переговоры в 2011 году. Мы были на стадии переговоров. Мы были на стадии, когда уже обсуждали цену. Там все было определено бизнесом. Ребята, увидев наш бизнес-план, наши выручки и успехи, не понимали, как это может быть. Они проинвестировали в "Сноб" в десятки раз больше, чем мы в "Дождь"! Они хотели объединить эти активы, хотели, чтобы мы забрали управление "Сноба" и холдинга "Живи!" себе.

– Почему же не сложилось с Прохоровым и Разумовым?

– Случились две вещи. Началась "Болотная", которая была в нашем эфире в полном объеме. И у Прохорова появились политические амбиции. В тот момент мы засомневались, что продажа доли канала нужна, потому что Прохоров пошел в политику. Мы, как и все тогда, наблюдали за волной давления на СМИ, когда снимались главные редакторы, когда Алишер Усманов начал влезать в редакционные дела… хотя он всегда был очень аккуратным и до этого не влезал. Я тогда подумала: вот если бы у меня был Прохоров, то вряд ли мы так легко пролетели над этой пропастью, со мной бы никто не разговаривал, звонили бы Прохорову.

– То есть вам показалось, что свобода важнее, чем бизнес-партнер.

– Да мы и не отказывались от Прохорова. Я просто так подумала про себя. А потом стало горячо, суета была, и все само рассосалось, покупатели пропали, и мы не проявили инициативу, учитывая все эти факторы. Потом было странное предложение от Алишера Усманова, сделанное через Демьяна Кудрявцева. Потом наш кейс очень нравился инвестиционным фондам, нас рассматривали как компанию, которая очень быстро и правильно растет. Но все заканчивалось, как только это доходило до людей, принимающих решения. Они говорили, что не могут брать на себя такие политические риски. Собственно, 13-й и 14-й годы показали, что эти риски есть, когда нас начали отключать. После этого к нам ни разу близко не подошел никто.

– С тех пор вам пришлось поверить в подписную модель телевидения.

– В эту новую подписную модель мы безумно верим. Она самая надежная с точки зрения зависимости от внешних факторов. Рекламный рынок сейчас схлопнулся, компании уходят с рынка, сокращаются рекламные бюджеты, и все сосут лапу, потому что на рекламных бюджетах сидели как на игле. А ситуация с подписчиками – самая честная и прямая. Хорошо ты делаешь – тебе зритель и читатель платит. Плохо делаешь – не платит.

– Сколько у "Дождя" подписчиков?

– Платящих – 72 000 человек. И еще 20 000 человек – это люди, которые пользуются подпиской бесплатно в тестовом режиме.

– Для такой огромной страны – это очень маленькие цифры.

– Это ужасно мало.

– Почему российский зритель не хочет платить за честный телевизор? Почему он относится к этой предоставляемой услуге, например, не как к покупке хлеба? За хлеб же люди платят без вопросов. А за зрелище – нет.

– У меня нет ответа на этот вопрос. Что мы поняли за это время? Есть два драйвера у подписки. В первую очередь это контент. Контент – это главный рулящий. Как только ты делаешь новый проект, ты сразу видишь, как у тебя увеличиваются подписчики. Второе – это цена. Нам казалось, что цена, которая была определена два года назад, вполне себе адекватная.

– Сколько стоит подписка на "Дождь"?

– 480 рублей в месяц. Сейчас из-за экономического кризиса мы почувствовали, что люди беднеют. Если раньше были в основном годовые подписки и трехмесячные, то теперь в основном месячные. Мы решили поэкспериментировать с ценой, сделали на 10 дней цену 99 рублей, за 10 дней мы собрали 12 000 новых подписчиков. Так мы поняли, что цена является барьером. Сейчас мы пытаемся найти оптимальную цену, которая позволила бы нам выполнять бюджет и увеличивать базу подписчиков. Наша цель – за три года сделать 500 000 подписчиков. Если убрать все политические факторы и оставить только бизнес, то это очень интересный кейс. Мы готовы пускать партнеров к себе. Если найдется такой чудак – пожалуйста. Другое дело, что у нас получается сейчас жить без партнеров. И со свободой тоже очень сложно расстаться.

– Почему вы не рекламируете себя вне интернета?

– У нас нет никакого мощного пиара, потому что на это нет денег и возможностей. Да никто особо нас не хочет рекламировать. Нам отказывают в рекламе. И в связи с этим многие люди думают, что "Дождя" просто нет, он умер, его не существует. Одна из задач, которую мы должны решить в ближайшее время – это как-то выйти на более широкую аудиторию. Выйти за пределы своего фейсбука, чтобы сказать, что мы есть. Ведь до отключения от кабельных сетей у "Дождя" была огромная аудитория, нас смотрели 12 миллионов человек в месяц, это большая цифра для кабельного канала. Мы почувствовали свою популярность, когда наших журналистов начали узнавать в маленьких деревушках. Люди в деревушках с удовольствием смотрели телеканал, который рассказывал обо всем новым и свежим языком. Я из этого сделала выводы. У меня есть вечный спор с коллегами с больших федеральных каналов о том, что надо аудиторию вести за собой, а не давать ей то, что она типа сама хочет. "Дождь" никогда не шел на поводу у аудитории. Мы всегда делали то, что считали нужным. И канал стал популярным.

– Была популярность, а теперь 72 000 подписчиков.

– Потому что люди думают, что "Дождя" нет, он умер. Плюс негативный пиар, который развернут вокруг нас, тоже дает свои плоды. Наш корреспондент Антон Желнов мне рассказывал, как проехался в поезде: сел в купе, разговорился с соседом, сказал ему, что он работает на "Дожде"… там дело чуть до драки не дошло. Люди наслышаны, что мы антироссийские, антигосударственные. На какое-то количество людей это влияет. Эти люди нас не смотрят, но у них есть образ вражеского канала.

– Это правда, что вы начали делать телеканал "Дождь" на деньги, которые предназначались для покупки дома во Франции? Как вас муж-то не убил?

– Правда. И это были мои деньги. Я ушла тогда с "Серебряного дождя". И делать было нечего. У меня был ребенок, муж-банкир, все успешно. И вот такая у меня была эмоция, я хотела домик купить на южном берегу Франции, чтобы было как в кино, красиво. Но тут мне в голову пришла идея сделать телеканал, потребовались приблизительно те деньги, которые были отложены на дом. Я подошла к мужу и сказала, что у меня есть идея телеканал сделать. Мы посмеялись. И обошлись без домика.

– Представляете, сколько красивых закатов и рассветов вы могли встретить в этом домике? А вместо этого столько проблем.

– Раз этого не случилось, то этого и не должно было быть.

– А когда вы начинали делать радиостанцию "Серебряный дождь", то вам пришлось продать из личной коллекции картину Гогена, так?

– Возможно…

– Возможно, имеет смысл что-нибудь еще продать, чтобы возродить журнал "Большой город", например?

– У нас ничего не осталось. Нечего продавать.

– Только почки.

– Да.

– Что, кстати, происходит сейчас с редакцией журнала "Большой город", которая вам принадлежит? Я к своему удивлению тут как-то обнаружил, что эта редакция в каком-то виде существует и время от времени обновляет сайт.

– Я последние года два совсем отошла от этого. Лучше у моего мужа (Александра Винокурова) спросить, что происходит с "Большим городом".

– Вы не хотите уже наконец убить этот бренд? Что было, то прошло.

– Мы, как и все, любим этот бренд. Но вытащить эту штуку очень тяжело. Там нужно сильно вкладываться.

– Зимой 2014 года вокруг телеканала "Дождь" разгорелся скандал, который вас едва не похоронил. Ваш редактор тогда в эфире допустил не вполне корректную формулировку вопроса о блокаде Ленинграда. Сейчас, в 2016 году, вы согласны с тем, что были не правы? Или все было сделано правильно?

– Во-первых, мы не считаем, что в эфире была некорректная формулировка. В эфире как раз все было корректно, был понятен контекст. У тех, кто видел программу, включая блокадников, не вызвало это никаких вопросов. Вся проблема – и мы согласны с этим – была в том, что этот вопрос был написан в соцсетях: без контекста, как голосование. Это действительно было не очень корректно. Илья Клишин, который был тогда шеф-редактором сайта, через 10 минут по собственной инициативе убрал этот вопрос и извинился за некорректную формулировку.

– Но было поздно.

– Было поздно, потому что скриншоты полетели по всем кабинетам.

– Вы, конечно, обратили внимание тогда, с каким гневом на вас накинулись в том числе и те, кто в ваш эфир с удовольствием ходил. Вас эта история вынудила с большим подозрением относиться к людям? Потому что друзья могут оказаться не такими уж и друзьями.

– Нет, не вынудила. Я уже взрослая девушка. И у меня нет иллюзий, несмотря на то что я очень люблю людей. Жизнь меня чуть-чуть учила, и я сейчас стараюсь быть без иллюзорных очарований, чтобы потом сильно не разочаровываться.

– В 2012 году вы сказали, что с помощью телеканала "Дождь" вы растите поросли молодой российской журналистики. Вот скажите, к 16-му году что-то по-настоящему проросло? Вы подготовили смену Дмитрию Киселеву, Ираде Зейналовой и Екатерине Андреевой?

– Дмитрию Киселеву не подготовили смену, он занимается другой профессией. А мы вырастили большое количество журналистов. Правда, сейчас многие побросали нас, но я к этому отношусь очень хорошо, это правильное развитие человека – двигаться. Люди, которые приходили к нам совсем зелеными, обучались, развивались вместе с нами: Тимур Олевский, Ренат Давлетгильдеев, Антон Желнов, Ксюша Батанова, Никита Белоголовцев, Лева Пархоменко, Петя Рузавин… многих могу вспоминать. Все пришли зеленые, опыта работы в новостях не было. Даже если кто-то, может быть, не вырос в очень большого профессионала, то точно получил у нас прививку свободной нормальной профессии. Да, у нас не очень большие зарплаты, да, у нас надо много работать, да, у нас нет жесткой системы, когда все понятно. У нас много бардака, это все есть, но ты при этом можешь делать свою работу, делать профессию.

– Вы чувствуете, что молодые люди, которые делают эфир "Дождя", – это абсолютно, на 100 процентов свободные люди, которые занимаются новостями без оглядки? Или молодое поколение журналистов стало жертвой общей профессиональной деформации, когда страшно сказать лишнее слово? Ваши ребята к вам заходят и спрашивают: "А так можно говорить?"

– Не-не-не-не-не, никогда. Возможно, они это обсуждают у себя. Со мной как-то обсуждали давно. Но я им дала понять, что ко мне не надо с этим приходить. Я все вижу уже только в эфире. И я вижу, что в ребятах этого нет. Но тут есть другая грань. Иногда понимание того, что тебе все можно, приводит к тому, что ты можешь быть менее аккуратным с фактами, тогда возникают непрофессиональные ошибки.

– У вас есть вопросы к профессионализму ваших сотрудников?

– Ну есть, конечно. Есть. Много. И я переживаю из-за этого. Мы хотим, чтобы ошибок было меньше, чтобы работалось лучше. Но я тут же и защищаю их.

– Почему среди ваших сотрудников так мало людей с опытом работы на большом телевидении? Все дело в том, что телевизионные люди избалованы большими зарплатами, которые вы себе позволить не можете? Или это принципиальная позиция ваша?

– Сначала мы не хотели брать людей с федеральных каналов. Это была позиция. Мы считали, что люди эти привиты чем-то не тем, у них есть свои штампы, которые нам не нужны. Потом у нас появился первый человек из большого телевизора – это Паша Лобков. Как-то Паша очень органично влился, принес много нового. И от нас тоже получил…

– Стволовых клеток.

– Да. После Паши у меня были еще попытки, я вела переговоры с нашими общими друзьями, хотела их привлечь к работе, но, во-первых, эти люди избалованы высокими зарплатами, которые мы не можем позволить. Во-вторых, у нас подход другой. Мы же всегда были экономными, у нас всегда мало денег, поэтому журналист сам едет на съемку, сам снимает на камеру, сам монтирует. Людям с больших каналов так перестроиться достаточно сложно. И понятно, что я не возьму на работу человека из информационной службы ВГТРК. Но людей с федеральных каналов, которые себя не замарали и не предали профессию, я бы сейчас привлекала.

– Почему с телеканала ушел главный редактор Михаил Зыгарь? Надоело? Убежал с тонущего корабля? Или некоторые вот связывают его уход с тем, что его книга "Вся кремлевская рать" сильно не понравилась кремлевской рати.

– Последний тезис – это глупость, которую придумал Алексей Алексеевич Венедиктов. Не понимаю, почему он эту тему так развивал. Как-то к нам все время Алексей Алексеевич странно относится. У ухода Зыгаря есть две причины. Одна причина во мне, а вторая в Мише. У нас с Мишей было несколько серьезных разговоров: мне казалось, что он недорабатывает, потерялся, ему стало не интересно. Я ему говорила, что мы не можем стоять на месте. Последний наш разговор был летом. Он меня попросил: отпусти меня совсем, не лезь в мою работу никак, не вникай, я либо должен доказать, что я смогу, либо… и давай вернемся к этому разговору в конце года. И какого-то прорыва к концу года не случилось. А к этому моменту Миша выпустил книжку. Книжка реально успешная. Реально очень крутая. Вдруг Миша получил весь спектр, возможно, заслуженной славы. Будучи главным редактором, он этой славы не получал. А тут его разрывают на части, интервью! Мне кажется, он почувствовал, что можно не ходить на работу, не тащить за собой такой груз ответственности. Можно написать книгу, а потом еще одну написать! И ты материально себя чувствуешь хорошо… и правда не надо ходить каждый день на работу.

– Поверьте, написав книгу, чувствовать себя материально хорошо нельзя.

– Нельзя? Не знаю, может, у него гонорар был выше, чем у тебя?

– Все равно нельзя.

– В любом случае к концу года это решение как-то вызрело. И был еще один момент, о котором я никогда не говорила. В октябре у "Дождя" ужасно упали цифры. Просто ниже плинтуса. У меня случилась истерика. И я написала письмо большому количеству людей, определяющих контент и форматы "Дождя". Я сказала: ребята, что будем делать? Имея такой бюджет, имея столько людей, получить аудиторию портала, в котором 30 человек работает, а бюджет в пять раз меньше… Так не может быть! Я попросила всех написать свое видение: в чем причина, почему такое падение? Мне нужно было получить обратную связь. Я получила от всех большие и развернутые письма.

– От всех, кроме Миши.

– А Миша написал: "Наверное, мне надо уходить". И это был такой для меня… я не ожидала. И я ответила: "Ну, наверное, надо". Вот так это было. Мне морально расставаться с Мишей было очень сложно. Потому что Миша прошел со мной все круги ада. Он был рядом, был плечом.

– Вы за 6 лет уволили хотя бы одного человека на "Дожде"?

– Увольняла, но мало. Не умею я это делать. И очень не люблю.

– Вы верите, что вам когда-нибудь дадут "кнопку"?

– Нет, я об этом даже не думаю.

– Смирились с тем, что вы стали интернет-телевидением?

– Не просто смирились, я считаю, что это будущее. Если научиться правильно все делать, если есть возможность вкладывать деньги в техническое развитие, то нет никакой проблемы войти в любой дом.

– Осталась заставить людей заплатить за подписку.

– И заставить узнать о том, что телеканал "Дождь" существует.

– У вас есть представление, куда вы придете? Есть четкий план? Или каждый день как последний?

– С одной стороны, мы нарисовали план на 5 лет. Бизнес-план. Как мы должны развиваться, сколько у нас должно быть подписчиков, что мы должны для этого сделать, на каком этапе мы должны попробовать привлечь инвестиции. Вот в этом смысле план есть. Потому что нельзя жить, не веря в то, что у тебя есть видение хотя бы на пять лет. С другой стороны, мы живем здесь и сейчас. И что будет через полгода или год – мы не знаем. За последние два года мы живем – я даже уже не знаю в какой по счету стране. Два года назад была одна страна, через полгода другая, потом третья. Столько было отсечек, когда все кардинально менялось. Три года назад мы не могли представить, что мы окажемся в состоянии войны с Украиной.

– Да и конфликт с Турцией казался маловероятным.

– Поэтому что будет через год? Не знаю.

– Что вы станете делать, если "Дождь" закроется? У вас есть план Б?

– Я верю в силу слов и мыслей. "Дождь" не закроют. "Дождь" будет жить. Но как человек все-таки разумный… если мне, например, надоест "Дождем" заниматься, не обязательно закроют. Давай так это сформулируем. Если я больше не захочу заниматься телеканалом, то я бы хотела попробовать заняться танцами. Хочу придумать концертную программу, с выступлением, со зрителями. А еще мы с мужем мечтаем, что, может быть, когда-нибудь у нас будет семейный ресторанчик. Где Винокуров будет готовить, потому что, живя со мной, он научился хорошо готовить. А я буду встречать гостей.

– Как Парфенов с Чекаловой. Только в их ресторане готовит Чекалова, а Парфенов встречает гостей. У вас будет наоборот.

– Да. Мне безумно нравится работа официантки. Если бы меня вернули в молодость, я бы обязательно пошла работать официанткой в кафе.

Текст: Роман Супер, svoboda.org